Послушницы и духовные братья. – Орудия Господа. – Маленькая кисточка. – Сила молитвы и сила жертвы. – Сестра Сен-Пьер. – Два миссионера – «Влеки меня, мы побежим». – Конец рукописи С».
Матушка! Господь удостоил ваше дитя милости: Он позволил ему проникнуть в тайные глубины любви к ближнему. Если б оно могло выразить то, что понимает, вы услышали бы небесное пение, но, увы, вам предстоит услышать лишь детский лепет... И если бы слова Господа не служили мне опорой – у меня возникло бы искушение попросить пощады и отложить перо. Но нет, нужно по послушанию продолжать то, что было начато по послушанию.
[vl][/vl]Возлюбленная матушка, вчера я писала, что земные блага мне не принадлежат, и когда у меня что-нибудь забирают, то мне не должно быть тяжело не потребовать это назад. Тем более мне не принадлежат небесные блага, потому что они доверены мне Господом Богом, и у меня нет права жаловаться, если Он заберет их. Между тем блага, исходящие непосредственно от Господа Бога: порывы ума и сердца, глубокие мысли – все это образует богатство, к которому привязываешься, словно к собственному, и касаться которого никто не имеет права... Например, если в день отдыха расскажешь какой-нибудь сестре о некоем озарении, обретенном во время молитвы, а потом эта сестра в разговоре с другой поделится этим как собственной мыслью, тогда может показаться, что она присваивает чужое. Или на рекреации шепнешь соседке что-нибудь остроумное и кстати, а она, не ссылаясь на источник, громко повторит услышанное, – это опять-таки покажется воровством собственнице, которая не станет возражать, хотя и желала бы, и воспользуется первым же случаем, чтобы тонко намекнуть на то, что присвоили ее мысли.
Матушка, я не сумела бы так хорошо объяснить вам эти плачевные чувства человеческого естества, если бы не ощущала их в своем собственном сердце, и охотно убаюкивала бы себя приятной иллюзией, что они посещают только мое сердце, если бы вы не велели мне выслушивать признания послушниц об их искушениях. Я многому научилась, исполняя поручение, которое вы мне доверили, но больше всего почувствовала необходимость самой упражняться в том, чему учила других. Таким образом, теперь я могу сказать, что Господь сподобил меня быть привязанной к благам ума и сердца не более, чем к земным. Если мне случается подумать и высказать нечто, что понравится сестрам, то я нахожу вполне естественным, что они завладевают этим как собственным благом. Эта мысль принадлежит Святому Духу, а не мне, ибо апостол Павел говорит, что без Духа Любви мы не можем взывать к нашему Отцу, сущему на Небесах: «Авва, Отче!» (см Рим. 8, 15). Итак, Он совершенно волен воспользоваться мной, чтобы подать хорошую мысль какой-нибудь душе; если бы я считала, что эта мысль принадлежит мне, то была бы похожа на «Осла, носящего мощи», который полагал, что почести оказываются не святым, а ему.
Я не пренебрегаю глубокими мыслями, которые насыщают душу и соединяют с Богом, но уже давно поняла, что не следует полагаться на них и заключать, будто частые озарения – это путь к совершенству. Без дел самые прекрасные мысли – ничто. Конечно, другие люди смогут извлечь из них немалую пользу, если проявят смирение и будут благодарны Господу Богу за то, что Он допускает их на пир той души, которой Ему было угодно даровать столько благодати. Но если эта душа, услаждаясь своими прекрасными мыслями, возносит молитву фарисея, она становится похожей на человека, умирающего от голода у богато накрытого стола в то время, когда его гости досыта едят, завистливо поглядывая на обладателя таких сокровищ. Но одному Господу Богу ведомы глубины сердца... и сколь же коротки мысли людей! Стоит им увидеть более просветленную душу, как они сразу же делают вывод, что их Господь любит меньше и что они не призваны к такому же совершенству. С каких это пор Господь утратил право использовать одно из Своих творений, чтобы дать возлюбленным Им душам необходимую пищу? Еще во времена фараона Господь имел такое право, ибо в Священном Писании Он говорит этому властелину: «Для того Я сохранил тебя, чтобы показать на тебе силу Мою и чтобы возвещено было имя Мое по всей земле» (Исх. 9, 16). С тех пор как Всевышний произнес эти слова, сменились века, но образ Его действий не изменился. Он всегда пользовался Своими творениями как орудиями, чтобы вершить Свое дело в человеческих душах.
Если бы написанная художником картина могла думать и говорить, она, конечно, не стала бы жаловаться, что к ней беспрестанно прикасались кистью. Тем более она не позавидовала бы ей, зная, что вовсе не кисти, но водившему ею художнику она обязана своей красотой. И кисть, со своей стороны, не могла бы похвалиться созданным с ее помощью произведением, ведь ей-то известно, что художники никогда не смущаются и шутя преодолевают трудности, а иной раз им доставляет удовольствие выбирать неисправные мелкие инструменты.
Возлюбленная матушка, я – маленькая кисточка, выбранная Господом, чтобы написать Его образ в душах, доверенных мне вами. Художник не пользуется одной кистью, ему по меньшей мере нужны две. Первая, наиболее употребляемая, служит для нанесения цветового фона. Ею он покрывает все полотно за очень короткое время. Другая, поменьше, нужна для деталей.
Матушка, для меня вы представляете собой ту кисть, за которую с любовью берется рука Господа, когда Ему угодно совершить серьезный труд в душах ваших дочерей. Я же – совсем маленькая кисточка, которую Он использует для прописывания деталей.
В первый раз Господь воспользовался Своей кисточкой около 8 декабря 1892 года. Я всегда буду вспоминать то благодатное время. Сейчас, дорогая матушка, я поделюсь с вами этими приятными воспоминаниями.
Когда мне посчастливилось в пятнадцать лет поступить в Кармель, я нашла себе среди послушниц подругу, опередившую меня на несколько месяцев. Она была на восемь лет старше, но из-за ее детского характера разница в возрасте забывалась. Поэтому довольно скоро вы, матушка, с радостью заметили, что обе юные послушницы великолепно понимают друг друга и становятся просто неразлучными. Для содействия этой зарождающейся привязанности, которая, как вам казалось, должна была принести плоды, вы разрешили нам иногда проводить друг с другом короткие духовные беседы. Моя подруга очаровывала меня своим простодушным и экспансивным характером, но в то же время меня удивляло, насколько ее привязанность к вам отличалась от моей. И еще мне хотелось, чтобы она многое изменила в своем поведении по отношению к сестрам. Тогда Господь Бог дал мне уразуметь, что есть души, которых постоянно ожидает Его милосердие, – души, которым Он дарует Свой свет постепенно; поэтому я особенно остерегалась торопить время и терпеливо ждала, когда Господу будет угодно, чтобы оно наступило.
Размышляя однажды над данным нам разрешением беседовать, как сказано в нашем уставе: «Чтобы еще больше воспламениться в любви к Жениху», – я с грустью подумала, что наши разговоры не достигали желаемой цели. И тогда Господь Бог дал мне понять, что момент настал, что нужно не бояться говорить или же прекратить эти беседы, похожие на светскую болтовню. Это было в субботу. На следующий день во время благодарственных молитв я просила Господа Бога вложить в мои уста убедительные и кроткие слова или еще лучше Самому говорить через меня. Господь внял моей молитве и позволил результату превзойти ожидания, ибо: «Кто обращал взор к Нему, те просвещались» (Пс. 33, 6) и «во тьме восходит свет правым» (Пс. 111, 4). Первые слова адресованы мне, вторые – моей подруге, которая действительно была «правой».
Подошел час, который мы решили провести вместе. Взглянув на меня, бедная сестрица сразу увидела, что я уже не та; краснея, она села рядом со мной. Тогда я прижала ее голову к сердцу и со слезами в голосе сказала все, что думала, с такой любовью и лаской, что вскоре ее слезы смешались с моими. С большим смирением она согласилась с тем, что все сказанное мною – правда, обещала начать новую жизнь и просила меня, как о милости, всегда указывать ей на ее ошибки. К моменту расставания наша привязанность стала чисто духовной, в ней больше не было ничего чувственного. На нас исполнились слова Писаний, по которым брат, поддержанный братом, подобен укрепленному городу (ср. Притч. 18,19).
Сделанное Господом с помощью Его маленькой кисточки стерлось бы вскоре, если бы через вас, матушка, Он не завершил Свою работу в душе, которую возжелал для Себя полностью. Испытание показалось моей подруге весьма горьким, но ваша стойкость восторжествовала, и тогда я, стараясь утешить, объяснила той, которую вы дали мне в сестры, в чем заключается истинная любовь. Я показала ей, что она любила саму себя, а не вас, и рассказала о том, как любила вас я и на какие жертвы была вынуждена идти в начале своей монашеской жизни, чтобы не иметь к вам плотской привязанности, как у собаки к хозяину. Любовь питается жертвами, и тем она сильнее и бескорыстнее, чем больше душа отказывается от естественных удовольствий.
Помнится, когда я была послушницей, у меня бывало такое жестокое искушение войти к вам ради собственного удовольствия и обрести хоть каплю радости, что мне приходилось почти пробегать мимо вашего кабинета, а затем цепляться за перила лестницы. Мне приходило в голову многое, на что можно было бы испросить разрешение, наконец, возлюбленная матушка, я изыскивала кучу причин для удовлетворения своего желания. Как я теперь счастлива, что лишила себя этого с самого начала своей монашеской жизни. Сейчас я наслаждаюсь наградой, обещанной тем, кто отважно сражается. Я не чувствую больше надобности отказывать себе во всех утешениях сердца, потому что душа моя укреплена Тем, Кого Одного я желала любить. Я с радостью вижу, что от любви к Нему сердце становится шире и может дарить неизмеримо больше ласки дорогим ему людям, чем будь оно сосредоточено на эгоистической и бесплодной любви.
Дорогая матушка, я напомнила вам о первом труде, который был мне поручен Господом и вами. Он оказался лишь предвестием трудов, которые потом были мне доверены. Как только мне было дано проникнуть в тайники человеческих душ (7), я сразу же поняла, что задача выше моих сил. Тогда я предала себя в руки Господа Бога и, пряча лицо у Него на груди, сказала, словно малое дитя: «Господи, я слишком мала, чтобы накормить Твоих детей. Если Ты желаешь давать потребное сестрам с моей помощью, то наполни мою маленькую руку, и я буду, не покидая Твоих рук и не поворачивая головы, давать Твои сокровища той душе, которая придет ко мне за хлебом насущным. Если такая пища придется ей по вкусу, я буду знать, что не мне, а Тебе она обязана этим. Напротив, если она станет жаловаться, что я ей предлагаю горькое, – мой мир не нарушится. Я постараюсь убедить ее, что эта пища от Тебя, и поостерегусь приниматься за поиски для нее другой пищи».
Матушка, с тех пор как я поняла, что ничего не могу делать самостоятельно, ваше поручение уже не казалась мне чересчур трудным. Я почувствовала, что «одно только нужно» (Лк. 10,42): все больше и больше соединяться с Господом, и все остальное приложится (см. Мф. 6, 33). В самом деле, никогда мои надежды не были обмануты. Господь Бог благоволил наполнять мою руку столько раз, сколько было необходимо для насыщения душ моих сестер. Возлюбленная матушка, признаюсь вам, что если бы я хоть немного опиралась на свои собственные силы, то очень скоро сложила бы оружие. Издали это видится в розовом свете: делать людям добро, побуждать их к большей любви к Богу, наконец, формировать души согласно собственным взглядам и мыслям. Вблизи же наоборот: розовый свет исчезает... и чувствуешь, что делать добро без помощи Господа Бога так же невозможно, как заставить солнце светить ночью. Чувствуешь, что надо совершенно забыть свои личные вкусы и взгляды и вести души по начертанной Господом стезе, не пытаясь заставить их идти по твоему собственному пути. Но это еще не самое трудное: для меня тяжелее всего – обращать внимание на ошибки, на самые незначительные недостатки и вести с ними смертельную борьбу. Хотела сказать: к несчастью для меня (но нет, это было бы малодушием), поэтому говорю: к счастью для моих сестер. С тех пор как я устроилась на руках Господа, я стала похожа на ночного сторожа, наблюдающего за врагом с самой высокой крепостной башни. Ничто не ускользает от моего взгляда; зачастую я удивляюсь тому, что вижу так ясно и нахожу вполне извинительным бегство пророка Ионы вместо проповеди в Ниневии об ее разрушении (см. Ион. 1, 2-3). Я предпочла бы тысячу раз выслушивать упреки, чем делать их другим. Но я чувствую, что совершенно необходимо, чтобы это причиняло мне страдание, потому что, если действуешь согласно естеству, невозможно, чтобы та душа, которой ты хочешь показать ее ошибки, поняла свою вину. Она поймет только одно: «Сестра, которой поручено мною руководить, раздражена, и все падает на меня, хотя я исполнена самых благих намерений».
Я хорошо знаю, что ваши овечки считают меня строгой. Если бы они прочитали эти строки, то сказали бы, что мне, видимо, ничего не стоит бегать за ними, строго с ними разговаривать, указывая, как испачкано прекрасное руно, или же приносить те клочки шерсти, которые они оставили на придорожных колючках. Овечки могут говорить все, что пожелают, но в глубине души они чувствуют, что я люблю их любовью истинной и никогда не уподоблюсь наемнику, который при виде волка оставляет стадо и бежит (см. Ин. 10, 12). Я готова положить за них свою жизнь, но моя привязанность к ним так чиста, что мне не хочется, чтобы они знали о ней. Никогда, милостью Божьей, я не пыталась привлечь к себе их сердца. Я поняла, что моя задача в том, чтобы вести их к Господу Богу и помочь понять, что здесь, на земле, вы, матушка, представляете собой тот «зримый образ Иисуса», Которого они должны любить и почитать. Дорогая матушка, я уже говорила вам, что, наставляя других, сама многому научилась. Прежде всего я увидела, что все души ведут почти одну и ту же духовную брань. Но с другой стороны они настолько отличаются друг от друга, что мне совсем нетрудно понять сказанное отцом Пишоном: «Между человеческими душами гораздо больше различий, чем между лицами». Поэтому невозможно обращаться со всеми одинаково. Я чувствую, что с некоторыми мне самой нужно сделаться маленькой и не бояться смирять себя, признаваясь в своей борьбе и поражениях; находя у меня такие же слабости, сестрички в свою очередь признаются мне в ошибках, в которых сами себя упрекают, и радуются, что я понимаю их по собственному опыту. Для пользы других, я поняла, что нужно, напротив, иметь большую твердость и никогда не возвращаться к сказанному. В этом случае собственное унижение будет не смирением, а слабостью. Господь Бог ниспослал мне милость не страшиться борьбы, и мне необходимо во что бы то ни стало исполнять свой долг. Не раз я слышала и такое: «Если вы хотите чего-нибудь от меня добиться, – относитесь ко мне ласково; силой вы ничего не получите». Но мне известно, что самому себе никто не может быть справедливым судьей и дитя во время болезненной процедуры, совершаемой врачом, будет громко кричать, что лекарство хуже болезни. Однако, когда через несколько дней дитя выздоровеет, оно будет совершенно счастливо, оттого что может играть и бегать. Точно так же обстоит дело и с человеческими душами. Довольно скоро они осознают, что немного горечи иногда предпочтительнее, чем сладость, и не пугаются это признать. Порой я с трудом удерживаю улыбку, видя, какие изменения происходят изо дня в день, – это потрясающе. Ко мне приходят и говорят: «Вы были правы вчера, обращаясь со мной строго, сначала это возмутило меня, но потом я стала все вспоминать и поняла, что вы были справедливы. Знаете, уходя, я думала, что все кончено, и говорила себе: «Сейчас я пойду к нашей матушке и скажу ей, что больше не буду ходить к сестре Терезе Младенца Иисуса». Но я почувствовала, что это внушил мне бес. Потом мне показалось, что вы молились обо мне. Тогда я успокоилась, и забрезжил свет. А теперь я пришла, чтобы вы окончательно просветили меня». Очень быстро завязывается разговор, и я совершенно счастлива следовать влечению сердца и больше не преподносить горьких блюд. Да, но... я быстро замечаю, что не следует торопиться. Всего одно слово может разрушить прекрасную обитель, воздвигнутую в слезах. И если я на свою беду пророню что-нибудь, способное хоть немного смягчить вчерашний разговор, то сразу вижу, что моя сестра опять пытается вернуться к старому. Тогда я кратко молюсь про себя, и истина всегда торжествует. Да, молитва и жертва – в них вся моя сила, это мое непобедимое оружие, данное Господом. Ими можно тронуть душу гораздо сильнее, чем словами, я так часто испытывала это. Вот один случай, который произвел на меня глубокое впечатление.
Это было во время Великого поста. Тогда я занималась с одной-единственной послушницей и была ее «ангелом» (8). Как-то утром она пришла совершенно сияющая: «Ах, если б вы знали, – сказала она мне, – что я видела сегодня ночью во сне. Я была у моей сестры и хотела вырвать ее из суеты, которую она так любит. Для этого я растолковывала ей слова вашей песни «Жить любовью»: «Тебя любить – нет плодоносней траты... возьми мой мед, вино и ароматы». Я прекрасно чувствовала, что мои слова проникали в ее душу, и была вне себя от радости. Проснувшись утром, я подумала, что, может быть, Господу Богу угодно, чтобы я привела к Нему эту душу. Не написать ли ей после поста о моем сне и сказать, что Господу угодно, чтобы она полностью предала себя Ему?» Я же, недолго думая, ответила, что она вполне могла бы попробовать, но сперва нужно испросить разрешения у нашей матушки. Так как Великий пост был еще далек от завершения, то вы, матушка, весьма удивились такой просьбе – она показалась вам преждевременной – и по Божиему вдохновению ответили, что кармелитки должны спасать человеческие души не письмами, но молитвой.
Узнав о вашем решении, я сразу же поняла, что это желание Господа, и сказала сестре Марии Святой Троицы: «Надо нам приниматься за дело и много молиться. Какая радость, если в конце поста мы будем услышаны!» О бесконечное милосердие Господа, готового услышать молитвы Своих детей. В конце поста еще одна душа посвятила себя Господу Иисусу. Это было истинное чудо благодати, достигнутое усердием смиренной послушницы!
Как же велика сила молитвы! Она, как царица, всегда имеет свободный доступ к царю и может добиться всего, о чем ни попросит. И чтобы быть услышанной, вовсе нет необходимости читать по книге красивое молитвословие, написанное для того или иного случая. Если бы это было так... увы, какого я заслуживала бы сожаления! Вне церковных богослужений, во время которых я, недостойная, читаю нараспев, мне не хватает сил заставлять себя выискивать в книгах прекрасные молитвы. От этого у меня голова идет кругом: их там столько! И потом, все они – одна лучше другой. Я не смогла бы прочесть их все и, не зная, какую выбрать, поступаю, подобно детям, которые не умеют читать: просто, без красивых фраз говорю Господу Богу то, что хочу Ему сказать, и Он всегда меня понимает. Для меня молитва – это порыв сердца, простой взгляд, устремленный к Небу, крик признательности и любви, как в горести, так и в радости; наконец, это нечто великое, сверхъестественное, что радует душу и соединяет меня с Господом.
Однако, возлюбленная матушка, мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто я неблагочестиво читаю молитвы, возносимые на хорах или в уединении часовни. Напротив, я очень люблю наши общие молитвы, ибо Господь обещал быть посреди тех, кто собирается вместе во имя Его (см Мф. 18,19-20), тогда я чувствую, как усердие моих сестер соединяется с моим. Но в одиночестве (мне стыдно признаться) читать молитву розария мне труднее, чем надеть вериги. Я чувствую, как плохо читаю розарий и напрасно прилагаю усилия для размышления над его тайнами. Мне не удается сосредоточить свой ум. Долгое время я расстраивалась от столь удивительного для меня отсутствия благочестия, ведь я так люблю Пресвятую Богородицу, что мне должно быть легко возносить в Ее честь молитвы, угодные Ей. Теперь я расстраиваюсь меньше. Я думаю, что Царица Небесная, будучи моей Матерью, видит мои благие желания и довольствуется ими.
Иной раз, когда мой ум пребывает в такой сильной сухости, что из него невозможно извлечь ни одной мысли, чтобы соединиться с Господом Богом, я очень медленно читаю «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся». Эти молитвы приводят меня в восторг, они питают мою душу гораздо больше, чем если бы я торопливо читала их сотню раз.
И Пресвятая Богородица показывает мне, что не сердится. Никогда не преминет Она защитить меня сразу же, как только я призову Ее. Если на меня находит беспокойство или замешательство, то я тотчас обращаюсь к Ней, и Она всегда, как самая ласковая из Матерей, принимает во мне участие. Сколько раз в беседах с послушницами мне приходилось призывать Ее и ощущать Ее материнскую защиту!
Зачастую послушницы говорят мне: «У вас на все есть ответ. На этот раз я думала поставить вас в затруднительное положение. И где вы только выискиваете то, что говорите?» Находятся даже настолько простосердечные, которые полагают, будто я читаю в их душах, потому что мне случалось предварять их, рассказывая то, о чем они думали. Как-то ночью одна из послушниц решила скрыть от меня некое огорчение, причинявшее ей много страданий. Утром при встрече она, улыбаясь, стала говорить со мной, а я, не отвечая ей, убежденно сказала: «У вас горе». Если б я заставила луну пасть к ее ногам, думаю, она не смотрела бы на меня с таким удивлением. Ее изумление было так велико, что передалось и мне. На мгновение меня охватил сверхъестественный страх. Я была совершенно уверена, что у меня нет дара читать в душах, и то, что попала так точно, тем более удивило меня. Я чувствовала, что Господь Бог совсем близко, и, не отдавая себе отчета, произнесла, подобно ребенку, слова, исходившие не от меня, но от Него.
Возлюбленная матушка, вы понимаете, что послушницам разрешается все. Надо давать им возможность говорить, что они думают, как хорошее, так и плохое, без ограничений. Со мной это проще, поскольку они не обязаны почитать меня как наставницу. Не могу сказать, что Господь ведет меня путем внешнего смирения. Ему достаточно смирять меня в глубине души. В глазах людей мне все удается, я окружена почестями, насколько это возможно в монашестве. Я понимаю, что не для себя, но ради других, мне нужно идти по этой дороге, которая кажется такой гибельной. В самом деле, если бы в глазах общины я слыла монахиней, полной недостатков, неспособной, неразумной и нерассудительной, то вы, матушка, не могли бы воспользоваться моей помощью. Вот почему Господь Бог набросил покров на все мои внутренние и внешние недостатки. Иногда, благодаря такому покрову, послушницы меня хвалят, но я чувствую, что они делают это не из лести, а простодушно выражают свои чувства. Но это, конечно же, не может дать мне повод к тщеславию, потому что в мыслях непрестанно присутствует напоминание о том, кто я есть. Однако иногда у меня бывает довольно сильное желание услышать что-нибудь, кроме похвал. Возлюбленная матушка, вы знаете, что сахару я предпочитаю уксус; моя душа тоже утомляется от слишком сладкой пищи, и тогда Господь позволяет преподнести ей острый вкусный салатик, хорошо приправленный уксусом, в котором есть все, кроме масла, но это только придает ему больше сочности. Такой замечательный салатик послушницы преподносят мне, когда я его меньше всего ожидаю. Господь Бог приподнимает покров, скрывающий мои недостатки, и тогда милые сестрички, видя меня такой, какая я есть, уже не считают, что я прихожусь им по вкусу. С умилительной простотой они рассказывают о войне, которую я с ними веду, и о том, что им во мне не нравится. Одним словом, они совсем не стесняются, как будто речь идет о ком-то постороннем, зная, что таким образом доставляют мне огромное удовольствие. Да, это больше, чем просто удовольствие, это – пир, который наполняет мою душу радостью. Невозможно объяснить, как нечто столь неприятное естеству способно стать причиной такого большого счастья. Не испытай я это на собственном опыте – не смогла бы поверить. Однажды, когда я особенно жаждала смирения, одна послушница так хорошо исполнила мое желание, что я сразу же подумала о Семее, проклинавшем Давида, и сказала себе: «Конечно же, Сам Господь повелел ей наговорить мне все это...» (см. 2 Цар. 16, 10). И моя душа с наслаждением вкушала горькую пищу, преподнесенную в таком изобилии.
Вот так Господь Бог благоволит заботиться обо мне. Не всегда Он подает мне укрепляющий хлеб внешнего смирения, но время от времени позволяет питаться крохами, падающими со стола у детей (см. Мк. 7, 28). Да, велики Его милости, и лишь на Небе я сумею воспеть их.
Возлюбленная матушка, раз уже здесь, на земле, я пытаюсь вместе с вами воспевать эти бесконечные милости, то должна рассказать вам еще об одном великом благе, обретенном благодаря вашему поручению. Раньше, когда я видела сестру, которая делала что-нибудь, что мне не нравилось или казалось неправильным, я говорила себе: «Ах, как хорошо я поступила бы, если б смогла сказать ей то, что думаю, и показать, где она неправа!» С тех пор как это стало моей обязанностью, уверяю вас, матушка, мое мнение совершенно переменилось. Когда мне случается увидеть сестру, совершающую поступок, который кажется мне несовершенным, я облегченно вздыхаю и говорю себе: «Какое счастье! Это не послушница, и я не обязана поправлять ее». Потом я сразу же стараюсь найти сестре извинение, вменяя ей добрые намерения, которые у нее, несомненно, имеются. Матушка, с тех пор как я больна, ваши заботы научили меня многому в любви к ближнему. Никакое лекарство не кажется вам слишком дорогим; если же оно не помогает, вы ищете другое, не покладая рук. А когда я ходила на рекреацию, как вы были внимательны к тому, чтобы меня посадили на безопасном от сквозняков месте, словом, если бы я хотела рассказать обо всем, то никогда бы не закончила.
ГЛАВА 11 (продолжение) Те, которых вы мне дали (1896-1897)
Размышляя об этом, я сказала себе, что должна быть в той же мере сострадательной к духовным немощам сестер, в какой сострадательны вы, дорогая матушка, с такой любовью ухаживая за мной.
Я заметила (и это совершенно естественно), что сестер святой жизни любят больше. С ними хотят беседовать, им оказывают услуги, даже если они об этом не просят, – словом, эти души, способные пережить недостаток внимания и чуткого отношения, оказываются окруженными всеобщей любовью. К ним можно отнести слова нашего отца святого Иоанна Креста: «блага были даны мне, когда я перестал их искать из самолюбия». [vr][/vr] Сближаться с несовершенными душами, напротив, никто не стремится. Разумеется, на них обращают внимание в рамках монашеской вежливости, но их общества избегают, вероятно, из опасения сказать им что-нибудь неприятное. Говоря о несовершенных душах, я не имею в виду только духовные несовершенства, потому что даже сестры самой святой жизни станут совершенными лишь на Небе. Я говорю о недостатках воспитания и способности суждения, о свойственной некоторым обидчивости – обо всем, делающем жизнь не слишком приятной. Я знаю, что эти нравственные немощи – хронические и надежды на исцеление нет. Но я знаю также, что моя матушка не перестала бы за мною ухаживать, стараясь принести облегчение, даже если я проболею всю жизнь. Из этого я делаю вывод: в дни отдыха и во время рекреаций я должна искать общества сестер, которые мне наименее приятны, и служить этим искалеченным душам как милосердный самарянин. Зачастую достаточно одного слова, одной приветливой улыбки, чтобы развеселить опечаленную душу. Но не ради достижения этой цели мне хочется упражняться в любви к ближнему, потому что я знаю, что вскоре могу отчаяться: слово, сказанное мною с наилучшими намерениями, может быть истолковано превратно. Поэтому, не теряя напрасно времени, я хочу быть со всеми приветливой (и особенно с наименее любезными сестрами), чтобы порадовать Господа и последовать тому совету, который Он дает в Евангелии: «делаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни родственников твоих, чтобы и они тебя когда не позвали, и не получил ты воздаяния. Но зови нищих, увечных, хромых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе. И Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (см. Лк. 14,12-14; Мф. 6,4).
Какое же пиршество, как не духовное, основанное на радостной любви к ближнему, могла бы предложить своим сестрам кармелитка? Что касается меня, то ничего другого я не знаю и хочу подражать апостолу Павлу, который радовался с радующимися; правда, он также плакал с плачущими (см. Рим. 12,15), и на том пиршестве, которое я хочу устроить, порою могут появляться слезы, но я всегда буду стараться, чтобы в конце концов они претворялись в радость (см. Ин. 16,20), ибо Господь любит дающих с радостью (см. 2 Кор. 9, 7).
Мне вспоминается одно деяние любви к ближнему, на которое вдохновил меня Господь Бог, когда я была еще послушницей. Это была такая малость, однако Отец наш небесный, видящий тайное (Мф. 6, 4), Который смотрит больше на намерение, чем на величие совершаемого, уже воздал мне, не ожидая будущего века. Это было в те времена, когда сестра Сен-Пьер (9) еще ходила в церковь и в трапезную. На вечерней молитве она сидела передо мной; без десяти шесть какой-нибудь сестре надо было побеспокоиться и проводить ее в трапезную, потому что сестры, ухаживающие за больными, были тогда перегружены и не могли приходить за ней. Мне нелегко было вызваться для оказания этой небольшой услуги, потому что я знала, как непросто угодить несчастной сестре Сен-Пьер, которая сильно страдала и не любила менять провожатую. Однако мне не хотелось упустить такой прекрасный случай, чтобы явить любовь к ближнему. Я помнила слова Господа – «как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25,40). Итак, я смиренно предложила проводить ее. Не без труда удалось мне добиться согласия! В конце концов я принялась за дело, и у меня было столько готовности, что я прекрасно с ним справилась.
Каждый вечер, когда я видела, как сестра Сен-Пьер встряхивает свои песочные часы, я знала, что это означает: идем! Мне стоило невероятных усилий заставить себя встать с места, особенно поначалу; тем не менее я тотчас поднималась, и совершалась целая церемония: надо было особым образом отодвинуть скамейку и отнести ее, но торопиться нельзя было ни в коем случае. Затем начиналось само шествие: нужно было следовать за измученной больной, придерживая ее за пояс Я проделывала это настолько бережно, насколько могла, но стоило ей на беду оступиться, как она уже думала, что я плохо ее держу и она падает «, Боже мой, вы идете слишком быстро, я разобьюсь». Если же я пробовала идти еще медленней: «, так идите ж за мной! Я больш' нь' чувствую ваш' руку, вы меня бросили, я упаду. Ах, я была права, вы слишком молоды, чтобы водить меня». В конце концов мы без происшествий добирались до трапезной, но там начинались другие трудности. Надо было усадить несчастную и сделать это так ловко, чтобы не причинить ей боли. Затем нужно было засучить ей рукава (опять-таки определенным образом), после чего я была свободна и могла уйти. Своими изувеченными руками она, как могла, крошила хлеб в плошку. Вскоре я это заметила и каждый вечер отходила от нее, только оказав ей еще одну небольшую услугу. И поскольку она не просила об этом, то моя забота ее очень трогала. Вот так, непроизвольно, мне удалось заслужить ее полное расположение, особенно же (я узнала об этом позже) из-за того, что, порезав хлеб, перед уходом я приветливо ей улыбалась.
Возлюбленная матушка, вы, наверно, удивляетесь, что я описываю такое давнее и незначительное проявление любви к ближнему, но, благодаря ему, я чувствую, что должна воспевать милости Господни, ибо Он соблаговолил оставить мне это яркое воспоминание, побуждающее меня упражняться в любви к ближнему. Иногда я вспоминаю мелочи, которые для меня подобны весеннему ветерку. Вот опять нечто выплыло из памяти: однажды зимним вечером я занималась, как обычно, своими скромными обязанностями; было холодно и темно. Внезапно я услышала вдали мелодичные звуки музыкальных инструментов. Тогда я представила себе сверкающую позолотой, ярко освещенную гостиную, изящно одетых девушек, расточающих друг другу комплименты и знаки внимания. Затем мой взгляд упал на несчастную больную, которую я поддерживала: вместо музыки временами я слышала ее жалобные вздохи, а вместо позолоты видела суровые кирпичные стены едва освещенной внутренней галереи. Невозможно выразить, что произошло в моей душе. Знаю только, что Господь озарил ее светом истины, настолько превосходившим сумрачный блеск земных праздников, что я не могла поверить своему счастью. Да, ради того, чтобы тысячу лет наслаждаться мирскими праздниками, я не отдала бы и десяти минут, потраченных на смиренное служение любви к ближнему. Если уже в страдании, среди духовной брани, от одной мысли, что Господь Бог извлек нас из этого мира, можно на мгновение насладиться счастьем, превосходящим все земные утехи, – так что же будет на Небе, когда среди ликования и вечного покоя мы узрим, какую несравненную милость оказал нам Господь, когда избрал нас для жизни в Своем доме (см. Пс. 26, 4), в этом истинном преддверии Небес?
Не всегда я упражнялась в любви к ближнему с таким восторгом. Но в начале моей монашеской жизни Господу было угодно дать мне почувствовать, как сладостно созерцать Его Самого в душах Его невест. И если бы мне пришлось вести Самого Господа Иисуса, я бы не сделала это лучше и с большей любовью, чем сестру Сен-Пьер. Упражнение в любви к ближнему не всегда было для меня столь приятным, дорогая матушка. Для примера расскажу о некоторых эпизодах моей духовной брани, которые, вероятно, заставят вас улыбнуться. Долгое время мое место на вечерней молитве находилось перед сестрой, у которой была странная причуда и... полагаю, много озарений, так как она редко заглядывала в молитвенник. Обнаружила я это следующим образом: как только эта сестра приходила, она начинала производить какой-то странный шумок, напоминавший потрескивание двух ракушек, если их потереть друг о друга. Его замечала только я, потому что у меня необычайно тонкий слух (иногда даже слишком). Невозможно передать вам, матушка, насколько этот шумок меня утомлял: возникало большое желание повернуть голову и посмотреть на виновницу, которая, разумеется, и не догадывалась о своей привычке – наверное, только так можно было вразумить ее. Но в глубине сердца я чувствовала, что лучше потерпеть ради любви к Господу Богу и ради того, чтобы не огорчить сестру. Итак, я оставалась спокойной, старалась соединиться с Богом и забыть об этом шуме... Все было бесполезно, я чувствовала, что обливаюсь потом, а молитва превращалась в страдание. Но и в таком состоянии я искала возможность страдать не с раздражением, а в мире и радости хотя бы в глубине души. И я постаралась полюбить этот столь неприятный шумок; вместо того чтобы пытаться не слышать его (что было невозможно), я старалась внимательно слушать его, словно это был замечательный концерт. И моя молитва (в состоянии, далеком от душевного равновесия) проходила в преподнесении этого концерта в дар Господу.
В другой раз я стирала рядом с одной сестрой, которая брызгала мне грязной водой в лицо, когда оттирала платки. Первым моим движением было отодвинуться и вытереть лицо, чтобы показать обрызгавшей меня сестре, что она услужила бы мне, если б вела себя поспокойней. Но я сразу же подумала, что довольно глупо отказываться от столь щедро преподносимых сокровищ, и постаралась ничем не обнаружить своей борьбы. Я приложила все усилия к тому, чтобы получить как можно больше грязной воды, и под конец, действительно, вошла во вкус такого окропления и пообещала себе вернуться в следующий раз на это благодатное место, где молено стяжать столько сокровищ.
Возлюбленная матушка, вы видите, что моя душа очень мала и может преподносить Господу Богу только мелочи, к тому же мне нередко случается упускать и эти жертвы, которые дают душе такой мир. Но это не приводит меня в отчаяние. Я переживу, что мира у меня поубавится, а в другой раз постараюсь быть бдительней.
Господь так милостив ко мне, что невозможно Его бояться. Он всегда подавал мне то, чего я желала, или, вернее, Он побуждал меня желать то, что хотел мне дать. Так, незадолго до того, как началось испытание моей веры, я говорила себе: «Ведь правда, у меня нет больших внешних испытаний, а чтобы иметь внутренние, Господу Богу следовало бы изменить мой путь. Не думаю, что Он сделает это, но в то же время не могу же я всегда жить как на отдыхе. Какое же средство отыщет Господь для моего испытания?» Ответ не заставил себя ждать и показал мне, что Тот, Кого я люблю, не испытывает затруднения в средствах. Не меняя моего пути, Он послал испытание, которому предстояло подмешать немного спасительной горечи к моим радостям. Но не только тогда, когда Господь хочет испытать меня, Он внушает мне желание и предчувствие этого. С давних пор у меня было желание, которое казалось неосуществимым: иметь брата-священника. Я часто думала: не улети мои маленькие братья на Небо, мне бы выпало счастье видеть, как они подходят к алтарю. Но так как Господь Бог избрал их, чтобы сделать из них маленьких ангелов, я больше уже не надеялась, что моя мечта осуществится. И вот – Господь не только одарил меня такой милостью, но и соединил духовными узами с двумя Своими апостолами, которые стали мне братьями. Возлюбленная матушка, мне хочется рассказать вам подробно, как Господь превзошел мои ожидания, потому что я хотела иметь только одного брата-священника, который поминал бы меня каждый день у святого алтаря.
Первого брата мне послала наша мать святая Тереза в 1895 году как подарок на именины. Я была занята стиркой, когда мать Агнесса Иисуса отвела меня в сторонку и прочитала только что полученное письмо. Молодой семинарист, вдохновленный, по его словам, святой Терезой, обращался с просьбой о сестре, которая бы особым образом посвятила себя спасению его души и помогала бы ему своими молитвами и жертвами, чтобы он, когда станет миссионером, смог спасти многие души. Он обещал всегда поминать ту, которая станет его сестрой, как только у него появится возможность служить мессу. Мать Агнесса Иисуса сказала мне, что ей бы хотелось видеть меня сестрой этого будущего миссионера.
Матушка, совершенно невозможно описать мое счастье. Это желание, исполненное так неожиданно, породило в моем сердце радость, которую я назвала бы детской, ибо нужно вернуться в детство, чтобы обрести воспоминание о радостях, настолько живых, что душа не может вместить их, потому что слишком мала. Уже много лет я не испытывала подобного счастья. Я чувствовала, что для моей души это было чем-то совершенно новым, словно первое прикосновение к струнам, которые доселе оставались нетронутыми.
Я понимала, какие обязательства на себя налагала, и поэтому взялась за дело, стараясь удвоить усердие. Надо признаться, что поначалу ничто не поощряло моего рвения. Написав приветливое письмецо, полное сердечной признательности матери Агнессе Иисуса, мой братец не подавал признаков жизни до июля месяца следующего года, за исключением отправленной в ноябре открытки, уведомлявшей, что он поступает на казарменное положение (10). Возлюбленная матушка, именно вам Господь Бог предназначил завершить начатое дело; несомненно, миссионерам можно помогать молитвой и жертвой, но иногда, если Господу угодно соединить две души ради Своей славы, Он позволяет им время от времени делиться мыслями и воодушевлять друг друга любить Бога еще сильнее. Но на это непременно нужно разрешение начальствующих, потому что в противном случае, мне кажется, такая переписка принесет больше вреда, чем пользы, если не миссионеру, то по крайней мере кармелитке, призванной по образу жизни к постоянной сосредоточенности в себе. Тогда, вместо соединения с Господом Богом, такая выпрошенная переписка (пусть даже с тем, кто очень далеко) стала бы занимать ее ум. Воображая, что сдвигает горы и творит чудеса, она ничего не сделает и только обеспечит себе бесполезную рассеянность под предлогом усердия. Что же касается меня, то в этом, как и в остальном, я чувствую, что, для того чтобы мои письма приносили пользу, писать их нужно по послушанию, а при написании испытывать больше отвращения, чем удовольствия. Так, говоря с послушницей, я стараюсь себя умерщвлять. Я избегаю задавать ей вопросы, которые удовлетворяли бы мое любопытство. Если она начинает с чего-нибудь интересного, а потом, так и не окончив начатое, переходит к другому, наводящему скуку, – я остерегаюсь напоминать ей об оставленной теме, потому что, мне кажется, нельзя сделать ничего доброго, когда преследуешь свои собственные интересы.
Возлюбленная матушка, наверное, я никогда не исправлюсь: со всеми этими рассуждениями я опять отошла далеко от темы. Прошу вас, простите меня и позвольте продолжить, когда представится подходящий случай, ведь иначе я просто не могу! Вы поступаете, подобно Господу Богу, Который не устает внимать мне, когда я просто рассказываю Ему о своих горестях и радостях, словно они Ему неизвестны... Точно так же и вам, матушка, уже давным-давно известны все мои мысли и все хоть немного памятные события моей жизни. Итак, ничего нового я не сумею вам сообщить. Не могу удержаться от смеха при мысли, что старательно описываю то, что вы знаете так же хорошо, как и я. Одним словом, дорогая матушка, я повинуюсь. Если же вам будет неинтересно читать эти страницы сейчас, то, может быть, они развлекут вас в старости, а затем послужат для растопки и, следовательно, я не зря трачу свое время. Но мне забавно лепетать, словно младенец; не подумайте, матушка, что я изыскиваю какое-то возможное применение для моего убогого труда. Так как я совершаю его по послушанию, то этого вполне достаточно. Я не испытаю никакого огорчения, если вы сожжете его у меня на глазах прежде, чем прочитаете.
Пора бы мне возвратиться к рассказу о моих братьях, занимающих теперь такое большое место в моей жизни. Однажды, в конце мая прошлого года, помнится, прямо перед началом трапезы вы позвали меня к себе. Когда я входила к вам, дорогая матушка, сердце мое сильно билось: я спрашивала себя, о чем вы хотите со мной поговорить, потому что так обратились ко мне впервые. Вы велели мне сесть и предложили следующее: «Хотели бы вы духовно помогать одному миссионеру, которого должны скоро рукоположить, после чего он уедет?» Затем, матушка, вы прочитали мне письмо этого молодого отца, чтобы я точно знала, о чем он просил. Первым моим чувством была радость, которая сразу же уступила место страху. Возлюбленная матушка, я объясняла вам, что уже отдала свои жалкие достоинства одному будущему апостолу и думала, что не сумею сделать то же самое еще и для другого. Кроме того, есть много сестер, которые лучше меня смогли бы ответить на его просьбу. Любые возражения были бесполезны. Вы сказали мне, что можно иметь нескольких братьев. Тогда я спросила вас, не может ли послушание удвоить мои достоинства Вы ответили, что да, и говорили еще много всего, показывающего, что мне следует без угрызений совести соглашаться на нового брата. Матушка, в глубине души я думала так же, как и вы, ибо «усердие кармелитки должно воспламенять весь мир» (11). Я даже надеюсь, милостью Божией, быть полезной не только двум миссионерам и не смогла бы упустить из вида молитву за всех, не оставляя в стороне и простых священников, чья миссия порою столь же трудно исполнима, как и миссия апостолов, которые проповедуют неверующим. Наконец, я хочу быть дочерью Церкви, как была ею наша святая мать Тереза, и молиться за нашего Святого Отца – Папу, ибо знаю, что его молитвы охватывают вселенную. Вот главная цель моей жизни, но это не мешает мне молиться, присоединяясь особым образом к трудам моих дорогих ангелочков, словно они стали священниками. Да, вот так я духовно соединилась с апостолами, которых Господь дал мне в братья: все, что принадлежит мне, принадлежит каждому из них, и я хорошо чувствую, что Господь Бог слишком милостив, чтобы заниматься дележом. Он так богат, что дает без меры все, о чем я Его прошу... Только не подумайте, матушка, что теперь я погружусь в долгое перечисление.
Теперь у меня есть два брата да сестры-послушницы, и если бы мне захотелось испросить для каждой души то, в чем она нуждается, вдаваясь при этом в подробности, – дни стали бы слишком короткими, и я боялась бы забыть что-нибудь важное. Простым душам не нужны сложные средства, а так как я из их числа, то однажды утром, во время благодарственных молитв, Господь наделил меня простым средством для исполнения моей миссии. Он дал мне уразуметь слова из Песни песней: «Влеки меня, мы побежим за благоуханием мастей Твоих» (см. Песн. 1, 3). Господи Иисусе, значит, даже не нужно говорить: «Увлекая меня, влеки и души, которые я люблю!» Достаточно этих простых слов: «Влеки меня». Господи, я понимаю, что, если одна душа позволила пленить себя пьянящим благоуханием Твоих мастей, – она не сумеет уже бежать одна: вслед за нею увлекаются все любимые ею души. Это происходит без принуждения, без усилия, это – естественное следствие ее влечения к Тебе. Погружаясь в безбрежный океан Твоей любви, о Иисусе, душа увлекает за собой все сокровища, которыми обладает, подобно впадающему в океан бурному потоку, который уносит с собой все, что попадается на его пути. Господи, Ты знаешь, у меня нет иных сокровищ, кроме тех душ, которые Ты пожелал соединить с моей. Ты Сам доверил мне эти сокровища, поэтому я осмеливаюсь позаимствовать слова, с которыми Ты обратился к Отцу Небесному в последний вечер, еще заставший Тебя Скитальцем и Смертным на нашей земле. Иисусе, Возлюбленный мой, я не знаю, когда окончится мое изгнание... еще не один вечер застанет меня воспевающей в изгнании Твои милости, но наконец и для меня придет последний вечер, и тогда я хотела бы сказать Тебе, о мой Боже: «Я прославила Тебя на земле; совершила дело, которое Ты поручил мне исполнить. Я открыла имя Твое человекам, которых Ты дал мне; они были Твои, и Ты дал их мне. Ныне уразумели они, что все, что Ты дал мне, от Тебя есть. Ибо слова, которые Ты дал мне, я передала им, и они приняли, и уразумели истинно, что Ты послал меня. Я о тех молю, которых Ты дал мне, потому что они Твои. Я уже не в мире, но они в мире, а я к Тебе иду. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты мне дал. Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Твою совершенную. Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла. Они не от мира, как и я не от мира. Не о них же только молю, но и о верующих в Тебя по слову их.
Отче! которых Ты дал мне, хочу, чтобы там, где я, и они были со мною, и да познает мир, что Ты возлюбил их, как возлюбил меня» (см Ин. 17,4-24).
Вот, Господи, что я хотела бы повторить вслед за Тобою, прежде чем улечу в Твои объятия. Может быть, это дерзостно? Но нет, уже давно Ты позволил мне быть с Тобой дерзновенной. Как отец блудного сына говорил своему старшему, так и Ты сказал мне: «Все Мое твое» (Лк. 15, 31). Стало быть, Твои слова, Господи, также и мои, и я могу воспользоваться ими, чтобы снискать для душ, соединенных со мною, милости Отца Небесного. Но, Господи, когда я говорю, что хочу, чтобы там, где буду я, были и те, которых Ты дал мне, я вовсе не утверждаю, что они не смогут достичь большей славы, чем та, которую Ты пожелаешь дать мне. Я просто хочу попросить о том, чтобы мы все вместе однажды собрались в Небесной Отчизне. Ты знаешь, Боже мой, что я никогда ничего не желала, кроме того, чтобы любить Тебя, и не добивалась никакой иной славы. Уже с самого детства Твоя любовь предвосхищала меня, она возрастала вместе со мной, и теперь это бездна, глубину которой невозможно измерить. Любовь влечет к себе любовь, поэтому моя любовь стремится к Тебе, о Иисусе, ей хотелось бы заполнить бездну, притягивающую ее, но, увы, это даже не капля росы, затерявшаяся в океане! Чтобы любить Тебя так, как любишь меня Ты, мне следует позаимствовать Твою любовь, лишь тогда я обрету покой. О Иисусе мой, возможно, это заблуждение, но мне кажется, что Ты не можешь исполнить душу любовью большей, чем та, которой Ты исполнил мою душу. Именно поэтому я и осмеливаюсь просить Тебя возлюбить тех, которых Ты дал мне, как Ты возлюбил меня (см. Ин. 17, 23). Если когда-нибудь на Небе я обнаружу, что Ты любишь их больше меня, то возрадуюсь, ибо уже сейчас признаю, что эти души больше заслуживают Твоей любви, нежели моя. Но здесь, на земле, я не могу представить себе любви безграничней, чем та, которой Тебе было угодно одарить меня безо всякой заслуги с моей стороны.
vДорогая матушка, наконец-то возвращаюсь к вам. Я очень удивлена только что написанному, ибо не имела такого намерения. Но раз уж написано, придется оставить. Однако, прежде чем вернуться к рассказу о моих братьях, хочу сказать вам, матушка, что отношу не к ним, а к моим сестричкам, те первые слова, что позаимствованы из Евангелия: «слова, которые Ты дал мне, я передала им» (см. Ин. 17, 8) и т. д., потому что не считаю себя способной наставлять миссионеров. К счастью, я еще не настолько впала в гордыню! Вряд ли я была бы способна давать какие-то советы и сестрам, если бы вы, матушка, являющая мне собою Господа Бога, не наделили меня для этого особой благодатью.
Когда же я писала слова Господа: «Не молю, чтобы Ты взял их из мира... Не о них же только молю, но и о верующих в Тебя по слову их» (см. Ин. 17,15; 20), то думала о моих братьях – ваших духовных детях. В самом деле, как бы я могла не молиться за те души, которые они спасут в своих отдаленных миссиях ценой страданий и словом проповеди?
Матушка, я думаю, что необходимо дать вам еще некоторые разъяснения, касающиеся отрывка из Песни песней: «Влеки меня, мы побежим», – ведь то, что я уже об этом сказала, мне кажется не очень понятным. «Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня» (Ин. 6,44), – сказал Господь. Затем с помощью прекрасных притч, а часто даже и не прибегая к такому понятному для народа способу, Он учит нас, что достаточно постучать, чтобы открыли, искать, чтобы найти, смиренно протянуть руку, чтобы получить просимое (см. Мф. 7, 8). Еще Он говорит, что все, о чем ни попросят Отца во имя Его, даст им (см. Ин. 16, 23). Несомненно, поэтому Святой Дух еще до Рождества Иисуса Христа подсказал эту пророческую молитву: «Влеки меня, мы побежим».
Что же означает прошение о том, чтобы стать влекомой, как не желание соединиться самым тесным образом с Тем, Кто пленил сердце? Если бы огонь и железо имели разум, и последнее сказало первому: «Влеки меня», – не показало бы оно этим свое стремление отождествиться с огнем настолько, чтобы огонь проник в него и наполнил своей пылающей сущностью так, чтобы казалось, будто они составляют единое целое. Возлюбленная матушка, вот моя молитва: я прошу Господа вовлечь меня в пламень Своей любви и соединить с Собою так тесно, чтобы Он жил и действовал во мне. Я чувствую, что чем сильнее огонь любви будет воспламенять мое сердце, тем больше я буду говорить: «влеки меня», – и чем больше души станут приближаться ко мне (жалкому обломку железа, стоит лишь мне удалиться от пылающего божественного горнила), тем скорее они побегут за благоуханием мастей их Возлюбленного, ибо душа, воспламененная любовью, не может оставаться в бездействии. Она, несомненно, как святая Мария Магдалина пребывает у ног Иисуса, внимая Его кроткому и пламенному слову. Казалось бы, такая душа ничего не дает, но она дает гораздо больше Марфы, которая заботится и суетится о многом (см. Лк. 10, 41), желая при этом, чтобы сестра подражала ей. Но не Марфины труды не одобряет Господь – таким трудам всю жизнь смиренно отдавала себя Его божественная Мать, Которой приходилось готовить еду Святому Семейству. Господь лишь хотел умерить беспокойную суету пылкой хозяйки. Все святые поняли это, но особенно, может быть, те, которые просветили евангельским учением весь мир. Разве не в молитве апостол Павел, блаженный Августин, святой Иоанн Креста, святой Фома Аквинский, святой Франциск, святой Доминик и многие другие прославленные друзья Божий черпали божественную премудрость, восхищавшую самые гениальные умы? Один ученый сказал: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир». Того, что так и не смог сделать Архимед, потому что его слова были обращены вовсе не к Богу и касались лишь материального мира, святые достигли во всей полноте. В качестве точки опоры Всемогущий дал им Самого Себя и только Себя; в качестве рычага – молитву, которая воспламеняет огнем любви, – вот так они перевернули мир. Таким же образом переворачивают его святые, которые подвизаются сегодня, и то же самое будут делать те святые, которые придут вслед за ними и так до скончания века.
Дорогая матушка, теперь мне бы хотелось сказать вам, что я понимаю под благоуханием мастей Возлюбленного. Так как Господь восшел на Небо, то я могу следовать за Ним лишь по следам, которые Он оставил. Но как ярки эти следы, как они благоухают! Стоит мне только заглянуть в Евангелие – я сразу начинаю дышать благоуханием жизни Господа и знаю, в какую сторону бежать. Я бросаюсь не на первое место, а на последнее; вместо того чтобы идти вперед с фарисеем, я с полным доверием повторяю смиренную молитву мытаря. Но особенно я стремлюсь подражать поведению святой Марии Магдалины. Ее удивительное или, вернее, влюбленное дерзновение, очаровавшее Сердце Иисуса, пленяет также и мое. Да, я чувствую, что будь у меня на совести все грехи, которые только можно совершить, я бы кинулась в объятия Господа с разбитым от раскаяния сердцем, потому что мне известно, как нежно Он любит возвращающегося к Нему блудного сына И вовсе не потому что Господь Бог в Своем предупреждающем милосердии оградил мою душу от смертного греха, я восхожу к Нему путем доверия и любви...
На этом месте карандаш, сменивший неудобное перо, выпал из рук Терезы. Дрожащие строчки рукописи являют собою силу воли той, которая так и не смогла окончить небольшую черную тетрадь. Совершенно изнуренная, она уступает... Жить ей остается чуть меньше трех месяцев.
[vl][/vl]Кто бы мог подумать, читая эти страницы, что писавшая их тяжело больна уже на протяжении нескольких месяцев? Едва уловимы слабые намеки на то, что за ней ухаживают. И мы ничего не узнали бы о подробностях болезни сестры Терезы Младенца Иисуса и Святого Лика, о ее предсмертных часах и самой смерти, если бы не ежедневные записи матери Агнессы, сделанные у постели умирающей. Но благодаря рассказам очевидцев, мы можем шаг за шагом проследовать за сестрой Терезой и удостовериться, что она переживает то, что описывает.
Уже несколько дней сестра Тереза находится в больничной палате, расположенной на первом этаже. Здесь она прекращает писать свои рукописи. Тяжело болея уже несколько месяцев, она «официально» признана больной только с конца Великого поста. У нее сильный жар, кашель, в церкви она едва держится на ногах. Мало-помалу с нее снимают все послушания, освобождают от церковных богослужений и рекреаций. В июне 1897 года от нее требуется лишь одно – отдыхать в келье, гулять на свежем воздухе по саду, побольше бывать на солнце и окончить воспоминания, написать которые повелела ей 3 июня настоятельница по просьбе матери Агнессы. Она исполнит это последнее послушание, но не сможет его окончить. «Я не ломаю себе голову, когда описываю свою «маленькую» жизнь; это напоминает рыбную ловлю; я описываю то, что попадается на крючок».
6 июля резкое ухудшение вызывает приступы сильного кашля с кровью, которые продлятся до 5 августа. Задыхающаяся, сжигаемая горячкой, с кровавым кашлем сестра Тереза признана умирающей доктором Корниером, заявившим, что в подобном случае «выживает лишь два процента».
«Исполненная радости», она исповедуется духовнику и просит о желанном соборовании. 8 июля в четверг вечером ее переводят в больничную палату.
Отныне она будет заключена в этих четырех стенах, которые уже никогда не покинет. В углу комнаты стоит железная кровать, занавешенная коричневым пологом, на который она прикалывает свои излюбленные образки (Святой Лик, Богородица и т. д.). Слева – статуя улыбающейся Девы Марии, принесенная сюда одновременно с Терезой; кресло, в котором она будет отдыхать в те дни, когда ее поднимают. Через окно виден цветущий сад.
9 июля настоятель Кармеля, не находя Терезу «достаточно больной», откладывает соборование. Действительно, она обнаруживает еще удивительную живость и поражает сестер своей веселостью в общении. Она живет в ожидании неминуемого прихода «Вора»: ее надеждой всегда остается «смерть от любви», как сказал святой Иоанн Креста. Мать Агнесса записывает такой диалог: «Боитесь ли вы смерти теперь, когда видите ее так близко?» – «меньше и меньше». – «Боитесь ли вы «Вора»? На этот раз Он стоит у дверей!» – «Нет, Он не у дверей, Он уже вошел. Но, матушка, что вы говорите! Боюсь ли я «Вора»! Как же я могу бояться Того, Кого так сильно люблю?!»
Она беспрестанно харкает кровью, страдает от головной боли, от боли в боку, ее тошнит от прописанного врачом молока. Слабость усиливается.[vr][/vr]
В июле у Терезы еще хватает сил, чтобы отвечать на многочисленные вопросы матери Агнессы и других сестер: ее просят поподробнее рассказать о каких-то уже минувших событиях, спрашивают совета. Больная поднимает на смех идею использования ее записок для составления посмертного циркуляра, который по традиции будет разослан во все кармелитские монастыри. Мало-помалу встает вопрос об издании ее воспоминаний. Тереза отдает все это на попечение матери Агнессы и настаивает на том, чтобы неоконченная тетрадь была дополнена рассказом о грешнице, умершей от любви. «Люди сразу же все поймут, потому что это слишком яркий пример того, что я хотела бы сказать». О своих рукописях она добавляет: «каждый найдет что-нибудь, кроме того, чей путь – исключение».
Она предчувствует, что ее посмертная деятельность не ограничится распространением этой книги, но будет гораздо шире. «Как же я буду несчастна на Небе, если не смогу делать на земле приятное тем людям, которых люблю!» Становится все больше и больше таинственных обещаний: «Я вернусь... я спущусь...» И потом 17 июля эти ставшие знаменитыми слова: «...особенно сильно я чувствую, что скоро начнется моя миссия, которая состоит в том, чтобы дать людям мой малый путь и чтобы Господа Бога любили так, как Его люблю я. Если Господь Бог исполнит мои желания, то до скончания века свое Небо я проведу на земле. Да, свое Небо я хочу провести, делая добро на земле».
28 июля явное ухудшение: по признаниям больной, это начало «больших страданий». Доктор полагает, что она не переживет эту ночь. В соседней с больничной палатой келье (где ночует сестра Женевьева) подготавливают все необходимое для погребения. В 6 часов вечера в пятницу 30 июля ей наконец разрешается соборование и предсмертное причастие.
Вопреки ожиданию всех окружающих (и в первую очередь ее самой: «Я больше ничего не понимаю в моей болезни»), она преодолевает и это. Такие чередования сбивают ее с толку, но она полностью предает себя на волю Божию: «Вечером, когда вы сказали, что господин Корниер полагает, будто у меня есть еще месяц и даже больше, я была чрезвычайно поражена: уж очень сильно это отличалось от сказанного им вчера, что меня стоит соборовать в тот же день! Но я оставалась совершенно спокойной».
В самом деле, 5 августа окончательно прекращается кровавый кашель, и больная испытывает относительное облегчение. Доктор Корниер уезжает в отпуск; он констатирует полное поражение левого легкого и прописывает какие-то снадобья. Но этой передышке не продлиться дольше 15 дней. И Тереза окажется без врача в период нового обострения страданий, который начнется на праздник Успения.
Кашель, удушье, межреберные боли, отекшие ноги, сильный жар... Наивысшей отметки страдания достигают между 22 и 27 августа. Туберкулез (первым это слово произнес доктор Франциск Ла Неель, муж двоюродной сестры Терезы, приехавший из Кана по просьбе Кармеля) затронул внутренние органы: Тереза страшно похудела: «сидишь, как на острых железках». Она ужасно страдает при каждом вдохе. Опасаются начала гангрены. «Ну и ладно, так даже лучше – претерпеть много страданий со всех сторон и иметь сразу несколько болезней», – отмечает Тереза. Позже, совершенно изнуренная, она признается: «Что бы со мной стало, если бы Господь Бог не давал мне силы? Кто знает, что такое – так страдать? Нет, это надо испытать». Она часто вскрикивает и все время просит ее за это простить. «Какая это милость – иметь веру! Не будь у меня веры, я бы покончила с собой, не размышляя ни минуты...»
В последние дни августа болезнь опять неожиданно отступает; это продержится до 13 сентября. Доктор Ла Неель констатирует, что его кузина может дышать только половиной одного легкого. Ей остается один месяц жизни.
По одним этим резким переменам в состоянии здоровья и поведению сестры Терезы невозможно понять всю полноту ее личности, которая открывается в последних беседах и переписке (окончательно прекратившейся 10 августа).
Прежде всего, она остается такой же больной, как и другие, «которая не думает о чем-то великом»: «Сестрички, молитесь о несчастных смертельно больных. Если б вы знали, что это такое! Как мало нужно, чтобы потерять терпение! Раньше я бы никогда не поверила». Ее спрашивают: «Что вы сейчас переживаете?» – «Моя жизнь – терпеть страдание, да, так оно и есть!»
Между тем непритворной веселостью (Тереза «ужасно боится обмана») она старается смягчить все, что может быть драматичного в ее состоянии и что так удручает сестер. В этой больничной палате нет места печали: «Всегда одинаковое настроение, она – сама веселость, она заставляет смеяться всех, кто к ней приближается. Порою кажется, что можно заплатить ту же цену, лишь бы оказаться рядом с ней (...) Думаю, она умрет, смеясь, настолько она весела», – напишет родным сестра Мария Евхаристии.
Личность Терезы и ее любовь к ближнему выражаются самыми разными способами: игрой слов, всякими «представленьицами», пародиями, подсмеиванием над собой или над бессилием врачей. Источником ее радости является совершенное принятие воли «Папы Бога», Которого ей предстоит скоро увидеть. «Матушка, не грустите, что видите меня больной. Вы ведь видите, какой счастливой делает меня Господь Бог. Я всегда весела и всем довольна».
Изысканная нежность «чуткого и любящего сердца», которое дает каждому по потребе, принимает и даже требует поцелуя, «звучного поцелуя, так чтобы был «чмок»! Братская любовь к ближнему, о которой она так хорошо писала в июне, теперь проявляется в тайном подвижничестве: в больничную палату приходят и за советом и за улыбкой. Вплоть до самого конца наставницу послушниц беспокоят слезы сестры Марии Святой Троицы и отчаяние сестры Женевьевы, она прощает оплошности добрейшей сестры Станиславы, ухаживающей за больными.
И, за исключением немногих доверенных лиц, кто мог бы подумать, что обычно она пребывает во «мраке ночи», в «подземелье», как будто перед «стеной»?
Это ужасное испытание, о котором она поведала матери Марии де Гонзаг, прекратится лишь в самый последний день. На пороге смерти, терзаемая физическими страданиями Тереза всеми своими силами стремится к Небу, но оно кажется ей «закрытым». Подобно молнии проскальзывают какие-то короткие фразы, обращенные к матери Агнессе: «Надо же, так любить Господа Бога и Пресвятую Богородицу и иметь такие мысли!.. Но на этом я не остановлюсь». Увидев через окно «черную дыру» в саду: «В такой же, как эта, дыре я нахожусь душой и телом. Ох, какой мрак! Но я мирно пребываю в нем».
Она в одиночестве сидит на «трапезе грешников» и не может рассчитывать на какую-либо помощь извне. Духовник напуган искушениями кающейся: «Не думайте все время об этом, это слишком опасно!» С сестрами она остается очень сдержанной из-за страха поделиться этими мучениями. Она больше не может рассчитывать на таинства. В последний раз она причастилась 19 августа. «Когда ей приносят Святые Дары, мы все входим и поем псалмы; в последний раз она была настолько слаба, что наше пение сильно действовало ей на нервы; она страшно мучилась».
Однако Терезу не удручает, что она больше не может причащаться: «Конечно, это великая милость – причащаться Святыми Дарами; но если Господь Бог не позволяет, то это тоже хорошо, все – милость».
Свое последнее причастие она посвятила ушедшему из Ордена и отлученному от Церкви отцу-кармелиту Гиацинту Луазону, ибо «ничто не поддерживает его». «Все, что у меня есть, все, что я приобретаю, – ради Церкви и ради человеческих душ». Мысли о спасении грешников и о вселенском спасении становятся все ярче выраженными, они подпитываются перепиской с духовными братьями, которым Тереза обещает действенную помощь: «Когда я подойду к двери, я научу вас, дорогой брат моей души, как ориентироваться в бурном море этого мира: с любовью и полной беспомощностью младенца, знающего, как нежно любит его Отец. Он не оставит его одного во время опасности... Путь простого доверия и любви как раз подойдет для вас», – напишет она аббату Белльеру.
Жизнь в больничной палате кажется такой повседневной, такой монотонной, что никто не может даже подумать, что здесь умирает святая. Временами, однако, загадочные слова проливают немного света на ближайшее будущее: «Сестрички, вы ведь знаете, что ухаживаете за маленькой святой!» «Сестрички, собирайте же эти лепестки розы, потом они послужат вам, чтобы приносить радость... Не потеряйте ни одного...» И в то же время она говорит о своем полном неведении, когда ее спрашивают о предполагаемой дате смерти: «Ох, матушка, предчувствия! Если бы вы знали, в каком неведении я пребываю! Я знаю лишь то, что и вы!»
Все слова, произнесенные в больничной палате, составляют хвалебную песнь наряду с рукописями, воспевающими милости Господни. Такого самоотречения сестра Тереза достигла только благодаря действию благодати: «Эти слова Иова: «Даже если Бог будет убивать меня, я все равно буду надеяться на Него» (см. Иов 13, 15), – восхищали меня с самого детства. Но тогда я была еще далека от того, чтобы утвердиться на такой ступени самоотречения. Теперь же я на ней нахожусь; Господь Бог поставил меня на нее, Он взял меня на руки и поместил сюда...»
Она ясно осознает свои возможности и смиренно принимает все происходящее от ее состояния тяжелобольной: слабость, слезы, нетерпеливость к слишком уж назойливым сестрам: «Как же я счастлива видеть себя несовершенной и так нуждаться в милосердии Божием в час смерти!»
Кажется, что она источает свет: «Вскоре уже будет видно, что все – от Господа; и вся моя грядущая слава – дар, который мне не принадлежит; скоро это увидят все...»
В ожидании смерти после сильнейших страданий конца августа кровать была передвинута на середину больничной палаты. Через открытое окно Тереза может смотреть на прекрасный сад (она так любит цветы и плоды) и на земное небо (другое остается закрытым), слышать пение хора или какую-нибудь отдаленную музыку. Кажется, жизнь возвращается: теперь она испытывает даже чувство голода. Тетя Герен старается удовлетворить ее «желание всевозможных вкусностей», вплоть до шоколадного эклера!
30 августа по внутренней галерее Терезу на кровати с колесиками подвозят к дверям церкви, которые она видит последний раз. Сестра Женевьева пользуется этим, чтобы в последний раз сфотографировать свою сестру: страшно похудевшая Тереза старается улыбаться, осыпая лепестками розы распятие, с которым никогда не расстается.
8 сентября она отмечает седьмую годовщину своего пострига, ее засыпают цветами. От благодарности она плачет: «Это проявление чуткости Господа ко мне; извне я осыпана ею, хотя внутри у меня постоянное испытание... но также и мир». Она плетет два венка из васильков для статуи улыбающейся Богородицы.
По возвращении доктор Корниер потрясен состоянием здоровья больной. Новое и последнее ухудшение наступает через 19 дней после относительного затишья: левое легкое полностью поражено туберкулезом. Тереза задыхается, она может говорить лишь отрывистыми фразами: «Матушка!.. Мне не хватает земного воздуха, когда же Господь Бог даст мне небесного... Ах, никогда оно не было таким коротким (дыхание)!».
Словно утомленный путник, нетвердой походкой оканчивающий свое путешествие, Тереза подходит к концу своего крестного пути: «Но ведь я попаду в объятия Господа Бога!» Перед лицом смерти временами в ней проступает неуверенность: «Я боюсь, что испугаюсь смерти... Но, конечно же, я не боюсь того, что потом! И я не жалею о жизни, о нет! Но только скажите мне: что такое это таинственное отделение души от тела? Когда я впервые испытала это, то сразу же предала себя Господу Богу».
Собственно говоря, сама агония продлится два дня, но уже с 21 сентября Тереза томится: «Что же такое – агония? Мне кажется, я все время ее испытываю».
29 сентября в среду утром больная страшно хрипит. Мать Мария де Гонзаг собирает всех сестер, которые, столпившись вокруг постели, целый час читают молитвы об умирающих. В полдень Тереза спрашивает у настоятельницы: «Матушка, это агония?.. Что мне сделать, чтобы умереть? Никак я не научусь умирать!..» После посещения доктора она опять спрашивает: «Матушка, так это – сегодня?» – «Да, моя девочка». – «Какое счастье, если бы я умерла прямо сейчас!» Чуть позже: «Когда же я задохнусь совсем!.. Я больше не могу! Молитесь за меня!.. Иисус! Мария!.. Да, я хочу, я очень хочу...»
Вечером пришел аббат Фокон, чтобы исповедать ее. Из больничной палаты он вышел очень взволнованный и сказал: «Какая прекрасная душа! Она кажется утвержденной в благодати».
Этой ночью сестра Женевьева и сестра Мария Святого Сердца бодрствуют у постели умирающей, несмотря на ее протесты. Очень мучительная ночь. Утром во время мессы все три сестры остаются подле нее. Тереза дышит с трудом и смотрит на статую Божией Матери: «О, я горячо молила Ее!... Но это чистая агония, без малейшего утешения...»
В четверг 30 сентября во второй половине дня Тереза приподнимается в постели и садится, что ей не удавалось сделать уже много недель. «Смотрите, сколько сил у меня сегодня! Нет, я не умру! Я здесь еще на месяцы, а может быть, и на годы!» По словам очевидцев, Тереза переживала тогда «последние приступы самой страшной агонии».
Около трех часов пополудни она, сидя в постели, протянула руки, чтобы опереться на мать Агнессу и сестру Женевьеву, которые не отходили от нее. Как не вспомнить в этот момент слова, сказанные ею в июне по поводу «смерти от любви», на которую она так надеялась: «Сестрички, не огорчайтесь, если я буду сильно страдать, если вы не увидите у меня, как я вам уже говорила, никаких признаков счастья в момент смерти. Наш Господь умер Жертвой Любви, но посмотрите, какая агония была у Него!..» И в июле: «Наш Господь умер на Кресте, в страшных мучениях, но это – самая прекрасная смерть от любви (...) Умереть от любви не значит умирать, пребывая в восторге. Уверяю вас, мне кажется, это именно то, что я испытываю».
Мать Агнесса собрала высказывания Терезы: «Я больше не верю в свою смерть... Я верю только в страдание... Ну и что ж, тем лучше! О Боже мой!.. Я люблю Его, Господа Бога! О добрая моя Богородица, приди ко мне на помощь! Если это агония, то что же такое смерть?!.. Ах, мой добрый Боже!.. Да, как же Он добр, я чувствую, что Он очень добр... Если б вы знали, что такое задыхаться! Боже мой, сжалься над Своей бедной девочкой! Сжалься!»
А вот сказанное матери Марии де Гонзаг: «Матушка, уверяю вас, чаша наполнена до самого края!.. ...но Господь Бог, конечно, не оставит меня... ...Он никогда не оставлял меня. ...Да, Боже мой, все, что Ты захочешь, но сжалься надо мной! ...Сестрички мои! Сестрички мои, молитесь обо мне! ...Боже мой! Боже мой! Ты ведь такой добрый!!! ...О да, Ты очень добрый! Я это знаю... Да, мне кажется, что я всегда искала только истину; да, я поняла, что такое смирение сердца... Мне кажется, что я смиренна. Все, что я написала о моем желании страдать. О, как же это верно! ...и я не раскаиваюсь, что предала себя в жертву Любви». Настойчиво: «О нет, я не раскаиваюсь в этом, напротив!»
Мать Агнесса рассказывает: «Я была рядом с ней одна, когда около половины пятого по ее внезапной бледности догадалась о приближении последней минуты. Вернулась матушка-настоятельница, и вскоре собралась вся община. Тереза молча улыбнулась матушке. Более двух часов ее грудь разрывали страшные хрипы. Лицо сделалось багровым, руки фиолетовыми, ноги были ледяные. Она дрожала всем телом. Обильный пот выступал крупными каплями на лбу и скатывался на щеки. Постоянно возрастало удушье; вдыхая, она временами невольно вскрикивала».
Тереза улыбнулась сестре Женевьеве, которая вытерла ей лоб и положила кусочек льда на пересохшие губы.
В шесть часов вечера раздается колокольный звон, призывающий на молитву. Умирающая долго смотрит на статую улыбающейся Богородицы; в руках она крепко сжимает распятие. Настоятельница отпускает монахинь, находившихся в больничной палате уже около двух часов. Тереза томится: «Матушка! Это еще агония?.. Я не умираю?.. – Да, бедная моя девочка, это агония, может быть, Господу Богу угодно продлить ее еще на несколько часов. – Ладно!.. Хорошо!.. Хорошо!.. О, я бы не хотела страдать меньше...»
Она роняет голову на подушку и наклоняет ее вправо. Мать Мария де Гонзаг велит звонить в больничный колокол, сестры поспешно возвращаются. «Откройте все двери!» – приказывает настоятельница. Монахини едва успевают снова преклонить колени рядом с кроватью, когда Тереза, глядя на распятие, четко произносит: «О, я люблю Его...» Мгновением позже: «Боже мой... я... Тебя люблю!..»
Внезапно ее глаза оживают, взгляд замирает чуть выше статуи Богородицы. Ее лицо принимает совершенно здоровый вид, кажется, что она в восторге. Это продолжается столько, сколько необходимо, чтобы прочесть Символ веры. Затем она закрывает глаза и испускает последний вздох. На часах около двадцати минут восьмого вечера.
Со склоненной вправо головой и таинственной улыбкой на устах, она выглядит прекрасной, как это видно на фотографии, сделанной ее сестрой.
Согласно традиции ее тело находилось в церкви, рядом с решетками, со второй половины дня пятницы до вечера воскресенья. В понедельник 4 октября 1897 года Тереза была похоронена на кладбище города Лизье.
9 июня она писала аббату Белльеру: «Я не умираю, я вступаю в жизнь».
Начиналась необыкновенная жизнь этой безвестной кармелитки...
[bluemarcer]Начиналась необыкновенная жизнь этой безвестной кармелитки...[/bluemarcer]
«Я вступаю в жизнь» ЖЕЛТАЯ ТЕТРАДЬ Последние беседы (из записанного матерью Агнессой)
27 мая: Умереть мне хочется не больше, чем жить; то есть, если б у меня была возможность выбора, – я предпочла бы смерть. Но поскольку за меня выбирает Господь Бог, – я предпочитаю угодное Ему. И мне нравится то, что Он делает.
4 июня:[vr][/vr] Ради любви Господа Бога я согласна на все, даже на разные сумасбродные мысли, которые приходят мне в голову.
5 июня: Если в одно прекрасное утро вы найдете меня мертвой, – не огорчайтесь: это просто Папа Бог пришел за мной. Конечно, это великая милость – причащаться Святыми Дарами; но если Господь Бог не позволяет, это тоже хорошо; все – милость.
23 июня: Мать Агнесса: Я сказала ей: «Увы, после смерти я ничего не смогу преподнести Господу Богу: мои руки пусты! И это сильно огорчает меня.» Тереза: Ну хорошо, вы все-таки не как дитя (иногда Тереза так себя называла) которое между тем находится в таком же положении... Если б я даже исполнила все, совершенное апостолом Павлом, все равно считала бы себя «рабом ничего не стоящим». Но именно это меня и радует, ибо ничего не имея, я получу все от Господа Бога.
6 июля: Когда я буду на Небе, я подойду к Господу Богу, – как маленькая племянница сестры Елизаветы к решеткам переговорной. Помните, она читала поздравление, которое заканчивала реверансом, а потом поднимала руки и говорила: «Счастья всем, кого я люблю!» Господь Бог скажет мне: «Что ты хочешь, девочка моя?» И я отвечу: «Счастья всем, кого я люблю!» То же самое я сделаю перед всеми святыми.
7 июля: Мать Агнесса: «Я попросила ее рассказать еще раз о том, что произошло с ней после того, как она принесла себя в жертву Любви». Тереза: ...меня внезапно охватил такой сильный порыв любви к Господу Богу, что описать его я могу лишь, сказав, что это было подобно тому, как если б меня всю целиком погрузили в огонь. Какой огонь и одновременно какая сладость! Я сгорала от любви и чувствовала, что одной минутой, одной секундой больше, – и я не смогу выдержать этот жар и умру. Тогда я поняла, что говорят святые о подобных состояниях, которые они часто переживают. Я же испытала его один лишь раз и на одно мгновение, затем я сразу же впала в свою обычную сухость.
8 июля: Я очень обрадуюсь, если попаду в чистилище; я поступлю как три еврейских отрока в печи: буду гулять среди пламени, воспевая песнь Любви. Как бы я была счастлива, если, попав в чистилище, смогла бы освободить другие души и пострадать вместо них, тогда бы я сделала доброе дело – освободила пленников.
11 июля: Можно подумать, что у меня такое большое доверие к Господу Богу лишь потому, что я не совершала тяжких грехов. Но, матушка, если б я совершила все грехи, какие только возможны, мое доверие к Нему осталось бы таким же. Я чувствую, что все эти согрешения подобны капле воды, упавшей в пылающий костер.
13 июля: Господу Богу придется исполнять все мои желания на Небе, потому что я никогда не следовала своим желаниям на земле. Господь Бог всегда побуждал меня желать то, что Сам хотел мне дать.
14 июля: Какой же яд похвал преподносится матери-настоятельнице! Насколько необходимо душе быть отрешенной и возвышенной над самой собой, чтобы не пострадать от этого. Мое сердце наполнено волей Господа Бога и потому ничто извне не может проникнуть вовнутрь: оно просто соскальзывает, как масло, которое не может смешаться с водой. В своем сердце я всегда пребываю в глубоком мире, который ничто не может поколебать.
17 июля (суббота, в 2 часа ночи у нее был кашель с кровью): Я чувствую, что скоро войду в покой... Но особенно сильно я чувствую, что скоро начнется моя миссия, которая состоит в том, чтобы дать людям мой малый путь и чтобы Господа Бога любили так, как Его люблю я. Если Господь Бог исполнит мои желания, то до скончания века свое Небо я проведу на земле. Да, свое Небо я хочу провести, делая добро на земле. Я не смогу заранее наслаждаться и отдыхать до тех пор, пока будут люди, нуждающиеся в спасении... Но когда Ангел проречет: «Времени уже нет!», вот тогда я отдохну, тогда я смогу насладиться, потому что число избранных пополнится и все войдут в радость и покой. Мое сердце трепещет от этой мысли...
23 июля: Мать Агнесса: Я всегда говорила ей, что мне страшно видеть ее страдающей все сильнее и сильнее. Тереза: Мы бежим по пути Любви. Я считаю, что мы не должны думать о том, что с нами может произойти нечто мучительное, потому что это означает отсутствие доверия... В тот день, когда я приносила монашеские обеты, меня обязали просить об исцелении отца. Но для меня оказалось невозможным сказать что-либо, кроме этого: «Боже мой, умоляю Тебя, да будет Твоя воля на то, чтобы папа исцелился!»
30 июля: Мое тело всегда стесняло меня, я никогда не чувствовала себя в нем удобно... даже совсем маленькой, я стыдилась его. Мать Агнесса: Ее сильно изводили комары, но она не хотела убивать их. Тереза: Я всегда оказываю им милость. Тем не менее во время моей болезни только они причиняли мне неприятности. У меня нет иных врагов, кроме них, а поскольку Господь Бог советовал прощать врагов, то я очень рада, что у меня нашелся даже такой пустяковый случай сделать это. Мать Агнесса: Показывая на стакан с очень невкусным лекарством, похожим на наливку из красной смородины. Тереза: Вот этот маленький стакан – образ моей жизни. Вчера сестра Тереза св. Августина сказала мне: «Надеюсь, вы пьете вкусную наливку!» Я ей ответила: «Сестра моя, это самое гадкое из всего, что я пью!» Да, матушка, вот что открывается глазам человеческим. Им всегда казалось, что я пью изысканные наливки, а это была сплошная горечь. Я сказала «горечь», но нет! Моя жизнь не была горькой, потому что любую горечь я научилась превращать в радость и сладость.
3 августа: Мать Агнесса: Что вы сделали для того, чтобы дойти до такого неизменного мира, ставшего вашем уделом? Тереза: Я забыла о себе и постаралась больше ни в чем не искать себя.
4 августа: Нет, я не считаю себя великой святой! Я считаю себя самой маленькой святой; но я думаю, что Господу Богу было угодно вложить в меня все то, что полезно и мне, и другим. Только на Небе мы узнаем истину обо всем. На земле это невозможно. И даже относительно Священного Писания, разве не печально видеть всевозможные разногласия в переводе? Если б я была священником, то выучила бы иврит и греческий, я не смогла бы довольствоваться только латынью. И тогда я узнала бы истинный текст, продиктованный Святым Духом.
5 августа: Мать Агнесса: Сестра Мария Святого Сердца сказала ей, что в момент смерти к ней придут Ангелы, сопровождая Господа, и она увидит их в сиянии света. Тереза:... Все эти образы мне совершенно не помогают. Только истина может насытить меня. Именно поэтому я никогда не стремилась к видениям. На земле нельзя увидеть Небо и ангелов такими, какие они есть. Я предпочитаю подождать до смерти.
6 августа: Мать Агнесса: Вечером я спросила ее, как она понимает «оставаться младенцем перед Господом Богом». Она ответила мне: Тереза: Это значит признать свое ничтожество, все ожидать от Господа Бога, как дитя ждет от своего отца; это значит, ни о чем не беспокоиться и никогда не стремиться к успеху. Даже у бедняков ребенку дают необходимое, но как только он взрослеет, отец больше не хочет кормить его и говорит ему: «Теперь работай, ты уже можешь сам позаботиться о себе». Именно для того, чтобы не услышать подобное, я и не хотела взрослеть, чувствуя свою неспособность заработать на жизнь, на вечную жизнь на Небе. Итак, я всегда оставалась маленькой, у меня не было иного занятия, кроме собирания цветов любви и жертвенности, которые потом я преподносила Господу Богу, чтобы сделать Ему приятное. Быть маленькой означает также никогда не приписывать себе добродетели, в которых упражняешься, и не считать себя на что-либо способной, но признавать, что Господь Бог вкладывает эти сокровища в руку Своего ребенка, чтобы он ими пользовался, когда будет необходимо, но эти сокровища всегда будут принадлежать Господу Богу. И наконец это значит, никогда не впадать в отчаяние от своих ошибок; дети ведь часто падают, но они слишком малы, чтобы причинить себе этим большой вред.
9 августа: Мать Агнесса: Ей говорили, что она святая. Тереза: Нет, я не святая; я никогда не совершала того, что делали святые. Я – самая маленькая душа, которую Господь Бог одарил милостями, вот кто я. То, что я говорю, – правда, вы увидите это на Небе.
15 августа: Господь Бог дает мне мужество соразмерно моим страданиям. Я чувствую, что сейчас не смогла бы вынести больше. Но я не боюсь, потому что если мои страдания увеличатся, то одновременно Он увеличит и мое мужество.
25 августа: Мать Агнесса: Она умоляла нас молиться и просить молиться за нее. Тереза: Как же необходимо молиться за умирающих! Если бы об этом знали! Я думаю, что дьявол испросил у Господа Бога разрешения искушать меня предельными страданиями, чтобы заставить меня ощутить недостаток терпения и веры.
11 сентября: Надо ли мне бояться дьявола? Мне кажется что нет, потому что я все делаю по послушанию.
21 сентября: Мать Агнесса: Не произнеся ни слова, я вычистила ее плевательницу, поставила ее рядом с ней и подумала про себя: «Как бы я была рада, если б она сказала мне, что отблагодарит меня за это на Небе!» И в то же мгновение она, повернувшись кс мне, сказала: Тереза: На Небе я отблагодарю вас за это.
25 сентября: Мать Агнесса: Ей говорили: «Это ужасно, как вы страдаете!» Тереза: Нет, это не ужасно. Маленькая жертва любви не может находить ужасным то, что из любви посылает ей Жених.
30 сентября (день смерти): Да, мне кажется, что я всегда искала только истину; да, я поняла, что такое смирение сердца.. Мне кажется, что я смиренна. Из последних слов Терезы, сказанных Селине
Сентябрь: Селина: Однажды ночью я обнаружила мою дорогую сестру со сложенными руками и воздетыми к небу глазами. «Что это вы делаете? – сказала я ей, – надо бы постараться заснуть». Тереза: Я не могу, я слишком сильно страдаю, и тогда я молюсь...» Селина: Что же вы говорите Господу? Тереза: Я ничего Ему не говорю, я Его люблю! Из последних слов Терезы, сказанных сестре Марии Святого Сердца
10 августа: Сестра Мария Святого Сердца: Я сказала ей: «Я так просила, чтобы вы не страдали очень сильно, а вы так страдаете!» Она ответила мне: Тереза. Я просила Господа Бога не слушать те молитвы, которые могли бы препятствовать исполнению Его замыслов обо мне. Я просила Его устранить все препятствия на этом пути. Последние слова Терезы (при взгляде на Распятие): О, я люблю Его... Боже мой... я Тебя люблю! Другие высказывания Терезы
Июль: Мать Агнесса: Я попросила у нее разъяснений по поводу того пути, которому, как она говорила, хочет научить людей после своей смерти. Тереза: Матушка, это путь духовного младенчества, это дорога доверия и полного самоотречения. Я хочу научить людей тем малым средствам, которые пошли мне на пользу. Я хочу сказать им, что здесь, на земле, можно делать лишь одно: бросать Господу цветы малых жертв, пленить Его ласками, именно так я и покорила Его, почему и буду так хорошо принята.
Май: Сестра Мария Святого Сердца: Сестра, ухаживающая за больными, посоветовала ей каждый день гулять в саду по четверть часа. Я встретила ее, когда она передвигалась из последних сил. Я сказала ей: «Вам было бы лучше отдохнуть, в таких условиях эта прогулка не может принести ничего хорошего; вы просто себя изнурите и все». Она ответила мне: Тереза: Это правда, но вы знаете, что придает мне силы? Так вот, я хожу за миссионера. И думаю, что где-то там, очень далеко, кто-то из них может быть в полном измождении от своих апостольских путешествий; и ради того, чтобы уменьшить его усталость, я приношу в жертву Господу Богу мою усталость.
Июнь: Сестра Мария Святой Троицы: Мне было очень тяжко видеть ее больной, и я часто повторяла ей: «О, как печальна жизнь!» Но она поправила меня, сказав: Тереза: Жизнь не печальна! Напротив, она очень весела. Если б вы сказали: «Изгнание печально», – я бы вас поняла. Люди ошибаются, когда называют жизнью то, что должно закончиться. Это имя следует давать лишь чему-то небесному, что никогда не должно умереть. И в таком значении жизнь не печальна, но весела, очень весела!..»
МОЛИТВА Молитва о принесении себя в жертву милосердной Любви
В день Святой Троицы, 9 июня 1895 года, во время мессы сестра Тереза внезапно ощутила желание принести себя в жертву милосердной Любви. После окончания службы, сама не своя, она побежала вслед за матерью Агнессой, увлекая за собой ничего не понимавшую Селину. Догнав настоятельницу, Тереза просила ее разрешить принести себя и Селину в жертву милосердной Любви. 11 июня они вместе с Селиной, стоя на коленях перед статуей улыбающейся Богородицы, прочитали молитву, текст которой Тереза написала накануне. Позднее она предложит это сделать своей старшей сестре Марии и послушницам. Через некоторое время мать Агнесса покажет текст молитвы двум священникам, которые попросят сестру Терезу заменить в ней некоторые слова, но в целом молитва получила одобрение Церкви.
Боже мой! Благословенная Троица, хочу любить Тебя и чтобы Тебя любили, хочу трудиться на прославление Святой Церкви, спасая живущие на земле души и освобождая те, что страдают в чистилище. Я хочу в совершенстве исполнять волю Твою и достигнуть той славы, которую Ты уготовал мне в Царстве Твоем, - одним словом, я хочу стать святой, но, зная свое бессилие, прошу Тебя, о мой Боже: Ты Сам стань моей святостью.
Ты возлюбил меня так, что отдал Сына Своего единородного, Который стал Спасителем моим и Женихом Все богатства Его добродетелей принадлежат и мне. С радостью приношу их Тебе в жертву и умоляю Тебя смотреть на меня глазами Иисуса и видеть меня только в Его Сердце, сгорающем от Любви.
Еще я приношу Тебе в жертву все деяния Святых (тех, что уже на Небе, и тех, что еще на земле), дела любви их и святых Ангелов; наконец, приношу Тебе в жертву, о Преблагословенная Троица, любовь и достоинства Пресвятой Девы Марии, моей возлюбленной Матери, ибо в Ее руки я предаю это мое приношение, умоляя Ее преподнести его Тебе. Ее божественный Сын, мой возлюбленный Жених, во время Своей земной жизни сказал нам: «О чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам» (Ин. 16, 23). И я уверена, что Ты исполнишь мои желания; я знаю это, о Боже мой! Чем больше Ты хочешь дать, тем больше побуждаешь желать. Я ощущаю в своем сердце огромные желания и с полным доверием прошу Тебя овладеть моей душой. Я не могу причащаться Святыми Дарами так часто, как хотела бы, но, Господи, разве Ты не Всемогущ? Пребудь во мне, как в дарохранительнице, и никогда не удаляйся от Твоей маленькой хостии...
Я хотела бы утешить Тебя и смягчить неблагодарность злых людей; я умоляю Тебя избавить меня от свободы быть Тебе неприятной, и, если я когда-нибудь паду по своей слабости, хочу, чтобы тотчас Твой Божественный Взгляд очистил мою душу, поглощая мои несовершенства, подобно огню, который преображает все в самого себя...
Боже мой, благодарю Тебя за все благодатные дары, которые Ты мне ниспослал, особенно за то, что провел меня сквозь горнило страданий. До последнего своего дня я буду с радостью взирать на Тебя, держа в руках Крест, как скипетр. Поскольку Ты соблаговолил поделиться со мною этим драгоценным Крестом, я надеюсь, что на Небе стану похожей на Тебя и на своем прославленном теле увижу сияние священных стигматов Твоего Страдания...
После земного изгнания я надеюсь в Небесной Отчизне насладиться Тобою, но не хочу копить добрые дела ради Неба. Я хочу трудиться ради одной Твоей Любви, с единственной целью сделать приятное Тебе, утешить Твое святое Сердце и спасти те души, которые будут вечно любить Тебя.
На закате жизни я предстану пред Тобой с пустыми руками, ибо не прошу Тебя, Господи, считать мои деяния. Все наши праведные дела не чисты в глазах Твоих. И поэтому я хочу облечься в Твою праведность и от Любви Твоей получить вечное обладание Тобою же. Я не хочу никакого иного Престола, ни Венца, кроме Тебя, о мой Возлюбленный!
В Твоих глазах время - ничто: «один день, как тысяча лет», и Ты можешь в одно мгновение подготовить меня к тому, чтобы предстать пред Тобою...
Прежде чем пережить действие совершенной Любви, я предаю себя как жертву всесожжения Твоей милосердной Любви и умоляю Тебя беспрестанно поглощать меня, переполняя мою душу волнами бесконечной неясности, заключенными в Тебе, чтобы я сделалась мученицей Твоей Любви, о мой Боже!
И пусть от этого мученичества, когда оно приготовит меня, чтобы предстать пред Тобою, я наконец умру. Пусть душа моя без промедления бросится в вечные объятия Твоей милосердной Любви...
Я хочу, о мой Возлюбленный, с каждым ударом сердца обновлять это приношение Тебе в жертву бесконечное число раз, вплоть до того, когда тени рассеются, и я смогу выразить Тебе свою любовь лицом к Лицу!
ИЗ СТИХОВ СВ. ТЕРЕЗЫ
Жить любовью
Любовью жить не значит строить кущи, Поднявшись даже на гору Фавор. Это – спешить на голос Твой зовущий, Смотреть на Крест, не отрывая взор. На Небе радость будет неземная, Никто не в силах нас ее лишить, Но на земле желаю я, страдая, Любовью жить, любовью жить!
Любовью жить – дарить себя без меры. Любовь такая не перестает, И я дарю себя с простою верой, Что если любишь – ни к чему расчет. Все, что имела, много или мало, К Твоим ногам смогла я положить. Одно богатство у меня осталось: Любовью жить! Любовью жить!
Любовью жить и, страхи изгоняя, Забыть ошибки всех минувших дней. Любовь сильней греха. Она Святая: В короткий миг грехи сгорели в ней! О дивный Пламень, посреди горнила, Где самый жар, мне место приготовь. И я спою о том, как полюбила Тебя Любовь, тебя Любовь!
«Любовью жить – безумно и опасно», – Мне мир твердит – «Не стоит больше петь! Не трать свой нард и жизнь свою напрасно, Когда желаешь в жизни преуспеть!» Тебя любить – нет плодоносней траты, Я оставляю мир сей для Тебя, Возьми мой мед, вино и ароматы, Умру любя, умру любя!
С любовью жить и умереть я рада, Чтоб разрешились узы навсегда. О мой Господь, Ты станешь мне наградой, Я не ждала иного никогда! Тебя увижу и сольюсь с Тобою, Огня любви уже не потушить. Мне было так начертано судьбою. Любовью жить, любовью жить!
* * * *
Любимый мой, мой Несравненный, Себя Ты даришь мне смиренно, А я в ответ лишь неизменно Жизнь приношу как дар любви.
Любовь обжигает И душу пронзает, Молю и взываю: Сойди на меня!
С божественной силой Святое горнило Меня опалило, Я жажду Огня!
Страдания сладость Становится в радость, Одно только надо: Быть рядом с Тобой!
В небесной Отчизне, Где свет новой жизни, Единственной жизни, Где только Любовь!
* * * *
Я за Твою Любовь приму костер и муки, Не убоюсь огня и смерти роковой, К Тебе, о мой Господь, я простираю руки, Желанием горя, увидеться с Тобой!
Огонь Твоей любви всегда меня согреет, Лишь за нее одну приму свой крест земной. Я умереть хочу, чтоб обрести скорее Ту истинную жизнь, где Ты навек со мной.
[vr]Моя Радость Когда на небе нет просвета, И все вокруг меня молчит, Я рада, принимая это, Смирять себя и жить в ночи.
Приму Твою Святую волю, И страхи все уходят прочь, Мне радостна такая доля: Любить, как день, глухую ночь.
Я рада малой оставаться, Ведь если где-то оступлюсь, Смогу тогда легко подняться, И рядом будет Иисус. Собрав всю нежность, что имею, Скажу Ему: «Ты – жизнь моя!» А если вера ослабеет, Еще нежнее буду я!
Я рада слезы лить украдкой И улыбаться всем опять. Страданья не горьки, а сладки, Когда умеешь их скрывать. Тебя утешу – и наградой Твоя улыбка станет мне. Лишь за нее страдать я рада И жить в чужой мне стороне.
Я счастлива в духовной битве – За избранных Тобой стоять. И буду в пламенной молитве Тебе усердно повторять: О Брат Божественный, я рада Прожить страдая и скорбя, И для меня одна отрада: Возможность радовать Тебя.
Я буду жить, о мой Спаситель, Пока не скажешь мне: пора! И я войду в Твою обитель, Коль скоро Ты мне будешь рад. В огне любви моей Отчизны Хочу я непрестанно быть. Не в смерти радость и не в жизни, А лишь в одном – Тебя любить!
* * * * Твою любовь, Господь, я призываю, Твоя любовь преобразит меня, Когда наполнит сердце, согревая Животворящей силою огня!
Молю Тебя, Господь, и жду ответа, Ты знаешь Сам, как я хочу любить, Устрой же так, чтоб я любовью этой Смогла Тебе немного угодить!
В краю чужом даны мне испытанья, Лишь для Тебя я принимаю их, Так претвори ж в любовь мои старанья, О мой Спаситель, Пастырь и Жених!
* * * * Где мне найти того, чье сердце все покроет И станет навсегда опорою моей? А если я слаба, полюбит и такою, И будет с каждым днем любить еще сильней.
Но никакая тварь, рожденная от века Не может так любить, бессмертие храня! Мне нужен Ты, Господь! Ты, ставший Человеком, Ты Братом стал моим, страдая за меня.
Я знаю хорошо, что праведные мысли И жертвы пред Тобой не стоят ничего, Но, чтобы им придать хотя б немного смысла, Я все их положу у сердца Твоего.
Ты даже в ангелах увидел недостатки, А людям дал Закон средь молний с высоты, Но к сердцу Твоему спешу я без оглядки, И страха нет во мне: Закон мой – это Ты!
* * * * Покров Лица Твоего надо мною, Хвалу Тебе пусть вознесут уста, За благодать, которой удостоил, Тех, кто терпел под тяжестью креста.
Испив до дна эту горькую чашу, Теперь сама я убедилась в том, Что не напрасны все страданья наши: Грех победить возможно лишь крестом.
Страданье делает душу великой, Как небеса без края и конца. Свет Твоего божественного Лика Вознес Горе ослабшие сердца.[/vr]
* * * * Твой Лик – Отчизна Моя, Любовь совершенная в Нем. Так солнце ласкает поля Весенним безоблачным днем.
Твой Лик звездою путеводной Дорогу укажет во мгле. Светом с небес Тебе угодно Одарить меня на земле.
Так лилия благоухает: Ее неземной аромат Дарит покой, напоминая Отчий дом и в нем райский сад.
Твой Лик – единственная ценность, К богатствам иным не стремлюсь, И укрываясь в Нем смиренно, Облекусь в Тебя, Иисус!
Отметь меня незримо каждой Своею небесной чертой, Чтобы святою стать однажды И других увлечь за собой!
Почему я Тебя люблю, о Мария
Я буду петь Тебе, Мария, Матерь Божья, Как Ты желанна стала сердцу моему. Твое величье устрашить меня не может, И я хочу Тебе поведать почему.
Мария, Ты жила под сенью Назарета, Где в бедности Свою хранила чистоту. Не требуя чудес, легко и незаметно Ты царственной любви являла красоту. Твою святую жизнь в Писаньи созерцаю, О как Ты мне близка, Смиренная моя. Я дочерью Твоей назвать себя дерзаю, Ты на земле жила, страдая, как и я.
Коль Матери Своей Господь пройти позволил Во мраке и ночи, рыдая и скорбя, То значит, на земле блаженней нету доли, Чем тяжкий крест нести, страдая и любя. И множится число на свете самых малых, Которые с Тебя не сводят больше взор, Их всех на небеса вести Ты пожелала Дорогою одной и той же с давних пор.
Без ласки и любви ребенку жить не гоже, Без матери его, скорбящей вместе с ним. На берегу чужом меня, о Матерь Божья, Прижми к Себе сильней и слезы оброни. Твой материнский взгляд прогонит все сомненья, Научит слезы лить и сердце оживит, Упреком не смутит, подарит утешенье И в радости простой всегда благословит.
В надежде на Твою небесную обитель Я жить хочу с Тобой, Царица бытия, Ты вся – сама любовь, Тобой рожден Спаситель, Над нами Твой покров и благодать Твоя. Все, что мне дал Господь, пускай отнимет снова, Я с радостью отдам, не омрачив лица, А скроется совсем, ну что же, я готова Ждать невечерний день и верить до конца.
Я скоро устремлюсь туда, к Тебе навстречу, Откуда поутру мне улыбнулась Ты. Еще раз улыбнись... О Мать моя... уж вечер... Я не боюсь Твоей небесной красоты.
[/vl]Возлюбленная матушка, вчера я писала, что земные блага мне не принадлежат, и когда у меня что-нибудь забирают, то мне не должно быть тяжело не потребовать это назад. Тем более мне не принадлежат небесные блага, потому что они доверены мне Господом Богом, и у меня нет права жаловаться, если Он заберет их. Между тем блага, исходящие непосредственно от Господа Бога: порывы ума и сердца, глубокие мысли – все это образует богатство, к которому привязываешься, словно к собственному, и касаться которого никто не имеет права... Например, если в день отдыха расскажешь какой-нибудь сестре о некоем озарении, обретенном во время молитвы, а потом эта сестра в разговоре с другой поделится этим как собственной мыслью, тогда может показаться, что она присваивает чужое. Или на рекреации шепнешь соседке что-нибудь остроумное и кстати, а она, не ссылаясь на источник, громко повторит услышанное, – это опять-таки покажется воровством собственнице, которая не станет возражать, хотя и желала бы, и воспользуется первым же случаем, чтобы тонко намекнуть на то, что присвоили ее мысли.
[/vl]Кто бы мог подумать, читая эти страницы, что писавшая их тяжело больна уже на протяжении нескольких месяцев? Едва уловимы слабые намеки на то, что за ней ухаживают. И мы ничего не узнали бы о подробностях болезни сестры Терезы Младенца Иисуса и Святого Лика, о ее предсмертных часах и самой смерти, если бы не ежедневные записи матери Агнессы, сделанные у постели умирающей. Но благодаря рассказам очевидцев, мы можем шаг за шагом проследовать за сестрой Терезой и удостовериться, что она переживает то, что описывает.
[/vr]
[/vr]