Когда державный людоед и вор Уйдёт навеки в беспросветный мрак. Придёт беда и будет глад и мор, И смрад и дым. Но всё-таки не так. Не сразу будет чист небесный свод, Не сразу время разожмёт кулак. И встанет солнце чёрное из вод. И будет боль. Но всё-таки не так. И будет править беспощадный штык, И жизнь пойдёт на рынке за пятак, И вырвут всем колоколам язык. И будет кровь. Но всё-таки не так. И ты, мой сын, переживи позор, И ты, мой внук, позор переживи, Из этих нор – на мировой простор! В грязи? Пускай в грязи! Пускай в крови. Что сбудется – мне ведать - не дано. Не ради власти и не ради благ, Но жить, не тяготясь своей страной. И жить не так. Вы слышите – не так!
Когда на смерть идут,- поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою - час ожидания атаки. Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв - и умирает друг. И, значит, смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черед, За мной одним идет охота. Ракеты просит небосвод и вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв - и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был коротким. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую.
1942
МОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты. На живых порыжели от крови и глины шинели, на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.
Расцвели и опали... Проходит четвертая осень. Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят. Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел, нам досталась на долю нелегкая участь солдат.
У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя - только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны, все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое, что отцами-солдатами будут гордится сыны.
Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется? Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен? Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,- у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.
Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит, и не надо погибшим, чтоб живые любили за них. Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате. Разве горю такому помогут рыданья живых?
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Кто в атаку ходил, кто делился последним куском, Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.
Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают эту взятую с боем суровую правду солдат. И твои костыли, и смертельная рана сквозная, и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,- это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.
...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.
А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой, все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,- пусть нами пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.
Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем - все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.
x x x
Я в гарнизонном клубе за Карпатами читал об отступлении, читал о том, как над убитыми солдатами не ангел смерти, а комбат рыдал.
И слушали меня, как только слушают друг друга люди взвода одного. И я почувствовал, как между душами сверкнула искра слова моего.
У каждого поэта есть провинция. Она ему ошибки и грехи, все мелкие обиды и провинности прощает за правдивые стихи.
И у меня есть тоже неизменная, на карту не внесенная, одна, суровая моя и откровенная, далекая провинция - Война...
x x x
Я был пехотой в поле чистом, в грязи окопной и в огне. Я стал армейским журналистом в последний год на той войне.
Но если снова воевать... Таков уже закон: пускай меня пошлют опять в стрелковый батальон.
Быть под началом у старшин хотя бы треть пути, потом могу я с тех вершин в поэзию сойти.
Действующая армия, 1943-1944
МОГИЛА ПИЛОТА
Осколки голубого сплава Валяются в сухом песке. Здесь все: и боевая слава И струйка крови на виске...
Из боя выходила рота, Мы шли на отдых, в тишину И над могилою пилота Почувствовали всю войну.
Всю. От окопов и до тыла, Ревущую, как ястребок. И отдых сделался постылым И неуютным городок.
Мы умираем очень просто, По нас оркестры не звенят. Пусть так у взорванного моста Найдут товарищи меня.
x x x
На снегу белизны госпитальной умирал военврач, умирал военврач. Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем, о своем ненаглядном, о милом не плачь.
Наклонились над ним два сапера с бинтами, и шершавые руки коснулись плеча. Только птицы кричат в тишине за холмами. Только двое живых над убитым молчат.
Это он их лечил в полевом медсанбате, по ночам приходил, говорил о тебе, о военной судьбе, о соседней палате и опять о веселой военной судьбе.
Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем, о своем ненаглядном, о милом не плачь. ..Одного человека не спас военврач - он лежит на снегу белизны госпитальной.
1945, Венгрия
x x x
Мы не от старости умрем,- от старых ран умрем. Так разливай по кружкам ром, трофейный рыжий ром!
В нем горечь, хмель и аромат заморской стороны. Его принес сюда солдат, вернувшийся с войны.
Он видел столько городов! Старинных городов! Он рассказать о них готов. И даже спеть готов.
Так почему же он молчит?.. Четвертый час молчит. То пальцем по столу стучит, то сапогом стучит.
А у него желанье есть. Оно понятно вам? Он хочет знать, что было здесь, когда мы были там...
НЕБЕСА
Такое небо! Из окна посмотришь черными глазами, и выест их голубизна и переполнит небесами.
Отвыкнуть можно от небес, глядеть с проклятьем и опаской, чтоб вовремя укрыться в лес и не погибнуть под фугаской.
И можно месяц, можно два под визг сирен на землю падать и слушать, как шумит трава и стонет под свинцовым градом.
Я ко всему привыкнуть смог, но только не лежать часами. ...И у расстрелянных дорог опять любуюсь небесами.
(Стихотворение Н. Майорова) [vr] Николай Петрович Майоров - русский поэт. Родился в 1919 году. В октябре 1941 года ушел добровольцем на фронт. Погиб 8 февраля 1942 года.[/vr] Есть в голосе моем звучание металла. Я в жизнь вошел тяжелым и прямым. Не все умрет. Не все войдет в каталог. Но только пусть под именем моим Потомок различит в архивном хламе Кусок горячей, верной нам земли, Где мы прошли с обугленными ртами И мужество, как знамя, пронесли. Мы жгли костры и вспять пускали реки. Нам не хватало неба и воды. Упрямой жизни в каждом человеке Железом обозначены следы - Так в нас запали прошлого приметы. А как любили мы - спросите жен! Пройдут века, и вам солгут портреты, Где нашей жизни ход изображен. Мы были высоки, русоволосы. Вы в книгах прочитаете, как миф, О людях, что ушли, не долюбив, Не докурив последней папиросы. Когда б не бой, не вечные исканья Крутых путей к последней высоте, Мы б сохранились в бронзовых ваяньях, В столбцах газет, в набросках на холсте. Но время шло. Меняли реки русла. И жили мы, не тратя лишних слов, Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных Да в серой прозе наших дневников. Мы брали пламя голыми руками. Грудь раскрывали ветру. Из ковша Тянули воду полными глотками И в женщину влюблялись не спеша. И шли вперед, и падали, и, еле В обмотках грубых ноги волоча, Мы видели, как женщины глядели На нашего шального трубача. А тот трубил, мир ни во что не ставя (Ремень сползал с покатого плеча), Он тоже дома женщину оставил, Не оглянувшись даже сгоряча. Был камень тверд, уступы каменисты, Почти со всех сторон окружены, Глядели вверх - и небо было чисто, Как светлый лоб оставленной жены. Так я пишу. Пусть неточны слова, И слог тяжел, и выраженья грубы! О нас прошла всесветная молва. Нам жажда зноем выпрямила губы. Мир, как окно, для воздуха распахнут, Он нами пройден, пройден до конца, И хорошо, что руки наши пахнут Угрюмой песней верного свинца. И, как бы ни давили память годы, Нас не забудут потому вовек, Что, всей планете делая погоду, Мы в плоть одели слово ЧЕЛОВЕК. 1940
Ну вот, и успокоилась душа, Уже не рвется за пределы тела, Хоть далеко еще не охладела, Но отступают страсти не спеша: Все меньше необдуманных безумств, Все тише всплески, меньше амплитуда, Полученная молодостью ссуда Оплачена пронзительностью чувств. И время-лекарь миссию свою Исполнило, как водится, в итоге Зарубцевались раны и ожоги. В них - дань судьбы земному бытию.
Теперь другой сценарий у кино: Все чувства глубже, чище и сильнее, Как многолетней выдержки вино С годами ароматней и ценнее. И где-то там, за кадром, иногда Грустинка легкая нет-нет и пролетает: Не только лечит время, но меняет Привычный облик в старых зеркалах. Сценарий новый - жизненный этап, На то, что было прежде, не похожий: В нем нет безумств "с мурашками по коже", Но много настоящего тепла.
Полученная молодостью ссуда Оплачена пронзительностью чувств. И время-лекарь миссию свою Исполнило, как водится, в итоге Зарубцевались раны и ожоги. В них - дань судьбы земному бытию.
Це люди, які забули про значення слова «страх», бо смак горілої гуми прокрався до їх осель. Ці люди ходять під кулі з цигаркою у зубах, бо так надзвичайно зручно прикурювати коктейль.
Ці люди ковтають каву, закушуючи свинцем, і йдуть по мінному полю, як Той колись по воді. Ці люди носять гранату, і їх не беруть живцем, і їм, далебі, плювати на сиве у бороді.
Вони, далебі, сприймають написане у псалмі як доказ, що їх Всевишній підсаджує на броню. Ці люди ховають друзів – таких, як вони самі, і просять іще набоїв, і просять іще вогню.
" ... На місячній доріжці зустрілись дві душі, Одна - до Бога пішки, а інша – в грішний світ. Одна – душа солдата, загиблого в бою, А інша – немовляти, народжена в Раю. І так би розминулись… але душа бійця На іншу обернулась: знайоме щось з лиця. Сказала: «Гей, малеча, а нумо, хлопче, стій! А як ім’я, до речі, матусеньки твоїй?» Душа же немовляти була як чистий сніг:
«Мене чекає мати, аби я вчасно встиг… Казав Господь, Галина - таке її ім’я,
Ось-ось народить сина, а син її – то я! Мене на Землю жити господь благословив, Я маю народитись… а ти вже там пожив?» -Так у бійця спитало майбутнє немовля
(Воно ще знань не мало: що то таке – Земля?) А той боєць «Галина» повторював ім’я …
Та це ж його дружина чекала немовля. Сплили перед очима щасливі ті роки: Як він , ще був хлопчина й просив її руки… Весілля і навчання, І пристрасті потік… Він всі її бажання виконував, як міг. Усе було чудово: вагітність – добрий знак! І взяв він з жінки слово, що родиться козак !А потім…сум в родині... в країну зло прийшло.
Галини очі сині зробилися мов скло. «Не йди – вона просила – Бо смерть гуляє там., Скількох вже покосила, та їй тебе – не дам!»
Та він своїй дружині сказав приблизно так: «Як друзів я покину, який же я козак?
Як гляну в очі сину, що з’явиться в цей рік? Скажу, що в злу годину я за спідницю втік?» Поцілував Галину і рушив на війну…
А потім..постріл в спину.. і запах полину…. Згадав боєць те стрімко й до немовля сказав: «Ти бережи Галинку що краща буде з мам. Пробач мені, дитино, вас з мамою підвів. Та буду я невпинно з тобою з перших днів! Дивитимусь із неба, як швидко ти ростеш, А все що буде треба в житті ти сам знайдеш. Обнімемося ж, сину, тобі час йти в життя
А я прикрию спину тобі із небуття» На місячній доріжці невпинний душ потік: Одні – до Бога пішки, хтось – в протилежний бік.
Народжуються діти, в воєнний час страшний, І щоб їх захистити хтось винен йти у бій.
Але допоки в серці в жіночому любов, Життя не перерветься, відроджуючись знов! Автор: Людмила Лєгостаєва
Житель России посвятил стих летчице НАДЕЖДЕ САВЧЕНКО:
Я пишу из холопской России, Где все смерды поджали хвосты. Дорогая Надежда-Надiє, Разрешите быть с Вами на ты! Вий пускай на тебя поднял веки, - Дух бесстрашия неодолим. Восхищён и сражён я навеки Героизмом неженским твоим. Словно ты из металла такого, Что не знает износа в борьбе. Знаменитая В.Терешкова Не годится в подмётки тебе. В плен брала тебя чуть ли не рота. (Трусы действуют исподтишка.) Твою волю сломить им охота, Но тонка у пигмеев кишка. Мстят здесь смелым со злобой слепою, Исступлённо грозя и кляня. Потому и воюют с тобою, Что боятся тебя, как огня. Над тобой измываются вдосыть, И вопят лизоблюды: "Ату!.." Все они рождены, чтобы ползать. Не дано взмыть червям в высоту. Что тебе их решётки и роба И "крутой" фээсбэшник-следак? Ведь не зря окрестила Европа Украинской тебя Жанной Д`Арк. Вот кто воин! - Учитесь, мужчины, Асы битв, ратных дел мастера! За свободу и честь Батькiвщини Встала храбрая ваша сестра! Пусть клеймит тебя жалкий невежда И расправу готовит Москва. Ты не сдашься - и, значит, надежда На победу сил света жива!
(14 февраля 2015 г.)
С уважением, Александр Бывшев, Орловская область, пос.Кромы.
Стих прозревающего Россиянина ********************************** Я узнал, что у меня есть огромная семья: Янукович и Кадыров, полк наёмных командиров, Пшонка, Гиркин и Бабай, Абвер, Безлер, Бородай, осетинские абреки, вежливые человеки, офицеры ГРУ, активисты КПУ, казаки и алкашня, прокурорша-барышня, Добкин, "Беркут", РНЕ, журналисты из КП, из Луганска гопота, с красным знаменем толпа, мародёры и садисты, ополченцы и чекисты... Это Родина моя? Да пошли вы нахер, ...ля....
все важные фразы должны быть тихими, все фото с родными всегда нерезкие. самые странные люди всегда великие, а причины для счастья всегда невеские. самое честное слышишь на кухне ночью, ведь если о чувствах — не по телефону, а если уж плакать, так выть по-волчьи, чтоб тоскливым эхом на полрайона. любимые песни — все хриплым голосом, все стихи любимые — неизвестные. все наглые люди всегда ничтожества, а все близкие люди всегда не местные. все важные встречи всегда случайные. самые верные подданные — предатели, цирковые клоуны — все печальные, а упрямые скептики — все мечтатели. если дом уютный — не замок точно, а квартирка старенькая в Одессе. если с кем связаться — навеки, прочно. пусть сейчас не так всё, но ты надейся. да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся, если уж менять, так всю жизнь по-новому. то, что самое важное, не забудется, гениальные мысли всегда бредовые. кто ненужных вычеркнул, те свободные, нужно отпускать, с кем вы слишком разные. ведь, если настроение не новогоднее, значит точно не с теми празднуешь.
хьюстон
у нас проблема, хьюстон. только давай без лжи во спасение, иначе сразу отбой. "всё будет хорошо!" — самое хреновое утешение, гораздо лучше "я не знаю, что будет дальше, но проживу это вместе с тобой".
хьюстон, хьюстон, у нас проблема. мы взрослеем, грубеем, с головою уходим в быт. и это давно доказанная теорема: ничего нет больнее пропасти между тем, кто ты есть, и кем хочешь быть.
мы взрослеем, хьюстон. реже чувствуя, реже плача. чаще оставляем всё на автопилоты. мне страшно, хьюстон, ты лишь представь, что лет через двадцать кто-то устроит разбор мной невыполненных полётов.
у нас проблема, хьюстон. мы уходим в сериалы, книги, запираем двери, и для этих сюжетов реальность — фон. но нужно прорваться, несмотря на то, что в тебя не верят, ведь песня остаётся песней, даже если её записали на диктофон.
хьюстон, хьюстон, у нас проблема. в новом мире нет места для сказок и бабочек в животе. ждать счастья, не ждать, вот в чём дилемма, но тот, кто однажды увидел солнце, сможет выжить и в темноте.
у нас проблема, хьюстон, у нас проблема. который год. у нас проблема: мне дико пусто. но я верю, хьюстон, что всё пройдёт.
каждый второй считает себя ненужным, каждый третий страдает тактильным голодом. просто так Земфиру ночами не слушают в оковах нелюбимого серого города. каждый четвёртый страдает бессонницей, каждый первый скрывает, что в мыслях кроется. просто так стихи не пишутся и не воются, просто так люди суками не становятся. просто так не появится утренняя агрессия. у кого-то проблемы, звонки, расстояния, у кого-то зачёты, скандалы, сессия, невозможность быть вместе и страх расставания. ну а я тут сижу, словно грёбаный Хатико, жду чего-то. чего? мне б самой узнать. "отпусти, будет легче" - проста математика. только мне ведь и нечего отпускать. каждый первый по ком-то безумно скучает, и о чувствах молчит, ну почти что калека. аппарат абонента упрямо не отвечает, тяжело так безумно болеть человеком. тяжело. а хотя... ну откуда мне знать? я пошла ведь в отца, мне всегда так твердили. молчалива, упряма, на всё наплевать, таких все обходят за метры, за мили. и пошли они к чёрту. считающие себя ненужными. в мире, где каждый третий страдает тактильным голодом, просто так Земфиру ночами не слушают в оковах нелюбимого серого города.
[/vr]
